— Что случилось? — спросил он, хмуро глядя на Алекс, затем, ни слова не добавив, шагнул к кровати.
Все стало понятно без слов.
— Простите, капитан. Я оказалась бессильна. Яд отравил его сердце, — сдавленно проговорила Алекс.
— Пошли вон, — бросил Майлз, не глядя ни на кого.
Голос его был глухой и безжизненный. Алекс прекрасно понимала, что он сейчас чувствует. Примерно то же чувствовала она, когда четверо мужчин уносили из дома… отца.
— Капитан, — заговорил Оги, протянув другу руку помощи, но Майлз, неприступный в своем горе, лишь отмахнулся.
— Я велел выйти вон. Убирайтесь. Оба.
Оги молча кивнул, поддерживая Алекс. Она позволила шотландцу проводить ее до двери, но на пороге обернулась и посмотрела на Кросса, застывшего в Оцепенении у постели друга.
— Иди, Оги, я ненадолго задержусь.
Макарди послушно вышел, бросив сочувственный взгляд на капитана. Алекс прикрыла за шотландцем дверь.
— Капитан, — позвала она.
— Я думал, вы уже ушли, — грозно нахмурившись, откликнулся Кросс.
Слеза покатилась у нее по щеке, но Алекс справилась с собой, не позволила себе расплакаться.
— Я хотела бы вам помочь.
Стараясь не поддаться искушению принять за чистую монету ее сочувствие и скорбь, Майлз швырнул ей в ответ:
— Вы уже довольно мне помогли, чего еще желать?
Алекс сделала вид, что не понимает его жестокого намека, и продолжала:
— Я знаю, как глубока ваша скорбь, но прошу вас не винить в случившемся себя.
— Я, полагаю, ясно дал понять, кого считаю виноватым.
— Это только слова.
— Черт! Не вам говорить мне, что стоит за моими словами! Убирайтесь!
Алекс медленно кивнула. Ей так хотелось обнять его, успокоить, утешить его в горе, но он не позволил ей этого сделать. И возможно, решила Алекс, он был по-своему прав: не ей, к которой он испытывает только антипатию, утешать несчастного. Понурив голову, она пошла к двери. Уже почти на пороге она в последний раз взглянула на него.
— Капитан, — сказала она тихо.
Пусть он не хочет ее слышать, но она должна выполнить последнюю волю друга, она обязана сказать то, что чувствует.
— Пожалуйста, помните, что велел передать вам Джудсон. Он не винил вас, и вы не должны винить себя.
Алекс смотрела Майлзу в глаза и, как бы ни старался он скрыть переживания, они рвались наружу.
— Вы все сказали? — прошипел он.
— Ищите успокоения в чем хотите, капитан. Я не знала вашего друга так хорошо, как хотелось бы, но я точно знаю, что вы оскорбляете память о нем, терзая себя.
— Вы сами не знаете, что несете, мисс Уайком. Идите своей дорогой.
Алекс наконец поняла, что он все равно не в состоянии услышать то, что она пыталась ему сказать, и, оставив попытки достучаться до сознания Кросса, ушла из каюты. Молча она поднялась на палубу, двигаясь как во сне, и там, устроившись возле борта, стала смотреть на море.
Небо такого глубокого синего цвета, о существовании которого до сей поры Алекс не имела представления, покрывали легкие перистые облака. Все было пронизано солнцем, но красота окружающего мира не радовала ее. Слушая песню ветра в развернутых парусах, мерный плеск волн, ласково качающих корабль, она начинала понимать людей, отдавших свою жизнь служению морю. Джудсон был один из них, один из тех, кому больше никогда не доведется испытать счастья вдыхать свежий морской воздух и слушать, как ветер гудит в парусах.
— Как ты, девочка?
Алекс повернула голову на голос, быстро смахнула набежавшую слезу и, улыбнувшись, кивнула усталому шотландцу.
— Прекрасно, — бодро заявила она и вдруг выпалила: — Оги, а сколько вы получите денег от продажи оружия, которое лежит теперь на борту?
Шотландец был поражен. Не найдясь, что придумать на ходу, он решил сказать все как есть.
— Девочка, идет война, против нас воюют и армия, и флот. Их цель — захватить наши порты, а Чарлстон один из самых крупных портов в Америке. Чтобы противостоять им, нам нужны пушки и ружья. Только так мы сможем отстоять Чарлстон.
— Так, значит, этот корабль не пиратское судно?! — удивленно воскликнула Алекс.
— Мы — каперы, а каперы и пираты — не одно и то же. А теперь послушай: мы не собираемся ни на кого нападать и вступим в бой с британским кораблем, только если они на нас нападут и не оставят нам выбора. Груз, который мы везем, нам дался слишком дорогой ценой, так что рисковать мы не можем.
Алекс только кивнула, однако в душе у нее заиграли фанфары. Все то, что про него говорили, ложь, ложь! Все, что он говорил о себе, имело лишь одну цель: представить себя жадным негодяем и отвести подозрения от своей семьи. Алекс восхищалась им, но только что в этом толку: он все равно будет смотреть на нее как на досадную помеху делу, как на занозу, на что-то противное и докучливое…
Алекс и Макарди молчали, погруженные каждый в свои мысли.
Солнце почти опустилось за горизонт, когда команда стала собираться у борта, как раз где стояла Александра.
Вдруг совсем рядом с ней раздался жалобный плач волынки. Траурный звук повис в воздухе. Алекс подняла глаза и увидела Макарди в перекинутом через плечо шерстяном желто-зеленом пледе. На другом плече у него висела волынка. Боль была в каждом звуке, извлекаемом из инструмента.
Рядом с Оги стоял Курт, и глаза его заволокли слезы.
Александра не очень понимала, что происходит.
Моряки стояли, угрюмо понурив головы, и вдруг на палубе появилось шествие: шестеро матросов несли на плечах на доске завернутое в черную ткань тело Джудсона. Наступили минуты прощания.
Когда последние звуки печальной музыки растаяли в воздухе, моряки расступились, пропуская капитана к Тернеру. Крепкий ветер играл его длинными пшеничными волосами. На нем была новая нарядная рубашка, кипенно-белая, особенно подчеркивающая загорелое лицо. Широкие, отороченные белым кружевом рукава раздувались, как паруса. Поверх рубашки Майлз надел черный жилет. В руках он держал Библию в строгом черном переплете.
Кросс переводил взгляд с одного моряка на другого, готовясь сказать прощальное слово, и когда он заговорил, звук его голоса был таким же скорбным и чистым, как звучавшая до этого музыка.
— Всякий раз, как я прощаюсь с товарищем… другом… душа моя становится беднее. Я теряю часть себя, потому что знаю, что мне больше не доведется испытать радость, которую вносил в мою жизнь ушедший от нас человек. Но с Тернером… Я не стану духовно беднее после ухода Джудсона Тернера, как и никто из нас, потому что он оставил нам всем так много своего душевного богатства! Кто из нас, глядя на товарища, поднимающегося под небеса на мачту, не услышит задорного смеха Джудсона? Кто из нас, слушая песню вечернего ветра, не засмеется, вспоминая, как отчаянно он фальшивил, исполняя песни собственного сочинения, прославляющие его же подвиги?
