— Пойдем, Гвен, мы уходим.
— Но ты не можешь так поступить! Ты ведь собирался играть для нас, — вмешался Гордон, наблюдавший эту сцену с немым ужасом.
— Мне очень жаль, Гордон. Но с учетом происходящего я не могу праздновать вместе с вами.
— Гвен, пожалуйста, останьтесь! — умоляла Аннабель.
Абигайль в недоумении переводила взгляды с одного на другого, а затем бросилась к фисгармонии и заиграла веселую ирландскую мелодию. Она не могла и не хотела наблюдать, как навеки уходит любовь всей ее жизни. Она играла, прогоняя боль, едва не разрывавшую ей сердце. «Он трус! — стучало у нее в голове. — Жалкий трус!» И наконец, громко запела «Red Is The Rose». Она пела ее грубо и громко, словно застольную ирландскую песню.
— Ты что, совсем спятила? — шипел Алан Гамильтон, обращаясь к жене, когда ему наконец удалось вывести ее, шатавшуюся от опьянения, из гостиной.
Они стояли в темном углу веранды, и Оливия хихикала, как маленькая девочка, сыгравшая веселую шутку. Она умолкла лишь тогда, когда почувствовала на щеке тяжелую пощечину.
— Что подумают остальные? — вопрошал Алан.
— Ай! Ты меня ударил! — удивленно заявила она и вдруг полностью протрезвела.
— Я буду бить тебя, пока ты не объяснишь мне, зачем напиваешься и позоришь всех нас.
— Ах, бедняжка, ты переживаешь по поводу нашей репутации? Но что скажет твоя семья, если я сообщу им, что почтенный Алан Гамильтон содержит дешевую шлюху?
— Заткнись! — резко приказал он и сердито добавил: — И не забудь тогда рассказать всем, что после рождения сына прекрасная Оливия стала холодна как рыба. И что замуж она за меня выходила только по одной причине: ради денег!
Оливия презрительно фыркнула:
— Ради денег, милый мой, я никогда не продалась бы такому самовлюбленному павлину, как ты. Истинную причину тебе не узнать никогда.
— Это еще что такое? — угрожающим тоном поинтересовался он.
— Ничего! — ответила ему жена и покраснела. Она хотела быстро пройти мимо него и вернуться в дом, но он удержал ее.
— Я задал тебе вопрос: что это значит?
— Можешь ударить меня! Но все равно это бессмысленно. Я просто так сказала. Как обычно и бывает с пьяными.
— Да, хотелось бы верить, что ты говоришь глупости. Но раз уж ты разболталась, быть может, объяснишь, почему наш сын не явился к ужину?
Оливия пожала плечами.
— Наверное, он с девушкой.
Алан пристально поглядел на жену.
— Какой девушкой?
— Ну, с маори, которая ухаживает за мамой, — с подчеркнутым равнодушием произнесла она.
— Как ты смеешь говорить столь абсурдные вещи? Этот слух пустила наша дочь, чтобы утвердиться в собственной важности. Дункан — мой сын, и он знает, что важно для семьи. И он знает, как я отношусь к бракам между белыми и маори. Нет, милая моя, таким образом тебе меня не спровоцировать. Мальчик весь в меня. А если бы это действительно было так, ты бы уже вовсю кричала, возмущаясь происходящим. Я же знаю, что ты никогда не потерпела бы подобной связи. Ты первая помешала бы браку между нашим сыном и маори и приложила бы к этому максимум усилий! Я слишком хорошо знаю твое отношение к метисам.
— А я изменила свое мнение, — спокойно заявила Оливия, оставила мужа и бросилась в сад.
Там она опустилась на скамью, на которой ее поцеловал юноша, ставший ее первой любовью и пробудивший в ней такое желание, которое не удавалось разжечь Алану за все годы супружеской жизни.
Роторуа, конец ноября 1879
Оливия нервно бегала взад-вперед по своей комнате. Уже не первый день ее терзала тревога. О своем теле она знала немного, но ей было известно, что если женщина беременна, то ежемесячные кровотечения прекращаются. К настоящему моменту она ждала уже целую неделю, и в душе нарастала тревога. Может быть, это случилось в тот последний вечер, когда она тайно встречалась с Анару у озера? В ту ночь, когда они в очередной раз соединились в страстных объятиях?
При одной мысли о статном Анару по спине у нее побежали мурашки. Она любила его каждой клеточкой своего тела и в этот миг хотела только одного — быть с ним. Сегодня ночью они должны снова встретиться у озера. Так же, как и тогда…
Спустя полгода после того, как ее мать застала их на садовой скамейке, Анару перехватил Оливию у магазина колониальных товаров и велел прийти ночью к озеру. Та надменно ответила: «Я совершенно не собираюсь с тобой встречаться», — а потом пришла точно в назначенное время. Стоя внизу, на мостках, он молча обнял ее и страстно поцеловал, и девушка поняла, что пропала. Она не колебалась ни минуты, отдаваясь ему прямо на песчаном берегу озера. Они любили друг друга вот уже больше года, и никогда ничего не было. Всякий раз, проводя с ним время, она даже мысли не допускала, что придется жить без него. А мать не оставляла попыток преподнести ей в качестве жениха Алана Гамильтона. Он был милым парнем, очень привлекательным, но Оливия не хотела его. Она не могла представить себе, чтобы отдаться кому-то другому, не Анару. Когда она лежала в его объятиях, для нее существовал только он, и девушка мечтала о том, чтобы уйти с ним далеко-далеко.
Однако стоило ей вернуться домой, как рассудок брал верх над сердцем, недвусмысленно давая понять, что это безумие — разочаровывать свою мать и отказывать Алану Гамильтону. В отличие от Анару, Алан жил в белом замке, как в шутку он называл свой дом, имел надежный доход. Несколько недель назад Алан и его отец останавливались в их отеле, и молодой человек сразу же после катания в карете сделал ей предложение. Она попросила его немного потерпеть.
Влюбленный Алан пообещал ждать.
Оливии хотелось прожить жизнь среди богатых людей. Иметь красивый дом с изысканной мебелью, самые лучшие платья, сшитые по последней моде, и признание в обществе… Будущее вместе с маори представлялось ей жалким, особенно если Анару был далеко. Может быть, они будут жить в хижине, перед которой ей придется готовить еду в земляной печи, вытирая пот со лба. Но стоило ей прижаться к груди своего возлюбленного и вслушаться в звуки его голоса, как она готова была поверить каждому его слову и пойти за ним на край света. Он каждый раз обещал ей, что обязательно что-нибудь придумает. Сделает что-то для своего народа, заработает состояние и будет баловать свою принцессу.
Оливия мечтала оказаться в объятиях возлюбленного, представляла себе прикосновения его рук к своей коже, как вдруг ее затошнило. Девушка испугалась. Это подтвердило ее самые худшие опасения. Она прекрасно помнила, как ужасно чувствовала себя мать, когда Абигайль только готовилась появиться на свет.
Девушку вырвало, и она устало рухнула на кровать под балдахином, пытаясь собраться с мыслями. Ясно было одно: ни в коем случае нельзя растить ребенка вместе с Анару! Тогда ее мечты о жизни в белом замке рухнут навеки. Неужели она действительно хочет рискнуть? Когда в голове прояснилось, Оливия придумала единственное возможное решение, которое позволило бы ей произвести на свет дитя любви.
