Наконец-то ветер утих и море успокоилось. Вечерело. Полковник Хан-Гирей присел под раскидистым старым дубом, недалеко от узкого входа в пещеру, и осматривал окрестности. Его охрана расположилась в роще поблизости. Прекрасное ущелье между двумя хребтами и гладким, почти неподвижным морем на расстоянии двух верст все было усеяно разной величины звездочками, которые земля, казалось, похитила с небес – там располагался лагерь русского авангарда князя Потемкина. Они жгли костры.
На противоположной горе тоже мелькало несколько звездочек от костров, разведенных русскими на аванпостах. За горою, в ущелье, колыхался огненный столб от аула, зажженного при отступлении черкесами, а левее горы полыхали несколько копен хлеба. Вдали мерцал одинокий огонек – там уже располагался черкесский пикет. А на расстоянии мили от берега моря по звездочкам иллюминации опознавались суда русской кордонной охраны.
Из ущелий уже расползался зябкий ночной туман. Полковник Хан-Гирей завернулся поуютнее в бурку и, закурив трубку, размышлял. Он приехал сюда, в самое пекло боевых действий на реку Шапсухо, из галантного и аристократического Санкт-Петербурга по личному заданию военного министра графа Чернышева, чтобы встретиться с двумя чрезвычайно важными и секретными людьми. Обоих Хан-Гирей знал лично. Знал не первый год. Собственно, поэтому именно его и призвал к себе военный министр, чтобы поручить весьма деликатное дело.
Их звали Абрек и мадам Кери. Немногие в Санкт-Петербурге знали, кто скрывается под этими именами. Точнее, количество осведомленных лиц оказывалось так узко, что составляло всего лишь четыре персоны: три чрезвычайно высокопоставленные – сам государь Николай Павлович, военный министр граф Чернышов и министр иностранных дел Российской империи граф Нессельроде. И еще он, полковник русской службы Хан-Гирей, по урождению черкес, флигель-адъютант государя и командир Кавказского лейб-гвардии полуэскадрона. Его во всей весьма непростой цепочке полагали главным связующим звеном.
Под именем Абрека выступал генерал-майор Шамхал Абу-Мусселим-хан, считавшийся основным союзником русских на Кавказе. Прадед Абу-Мусселима вступил на русскую службу еще во времена правления князя Цицианова в Тифлисе. Ему принадлежали обширные земли в Дагестане, не раз страдавшие от набегов персов и османов. Найдя в российской империи надежную защиту от своих врагов, Шамхалы Тарковские верно служили генералу Ермолову, и при нем отец Абу-Мусселима удостоился звания тайного советника русской службы, а брат его получил чин генерал-лейтенанта.
Мадам Кери… Да, теперь все называли ее мадам. Да и как иначе можно было бы обращаться даже мысленно к особе, удостоенной одной из высших наград империи – ордена Святой Анны за раскрытый при ее исключительной заслуге заговор, целью которого служило окончательное разделение Кавказа между Англией и Турцией и окружение православного Тифлиса. В тот заговор втянулись многие, кому до того безраздельно верили: обласканные Ермоловым ханы Шекина, Карабаха и Аварии, возжелавшие добавить к русскому золоту еще немного английского. Они намеревались захватить русского наместника в его ставке и под угрозой его смерти продиктовать России свои условия. Но – не вышло. Мадам Кери получила через Абрека сведения, которые немедленно были переданы в Петербург. Во все недавно лояльные ханства ввели усиленные гарнизоны с артиллерией – заговор провалился, не начавшись.
Теперь мадам Кери – уже почти не живой человек, для Петербурга она – легенда. Военный министр Чернышов в восторге от ее связей и знаний, государь чрезвычайно благоволит ей, а полковник Хан-Гирей часто вспоминает ее такой, какой не помнили и не знали ее еще ни государь император, ни его министры. Мадам Кери, французская графиня Мари-Клер де Траиль, повстречалась на пути бжедухского хана почти десять лет назад, и была она испуганной, растерянной девочкой, с которой он впервые познакомился на балу у княгини Потемкиной в подмосковном имении Кузьминки.
Теперь же от этой девочки, повзрослевшей и очень влиятельной, зависит вся дальнейшая судьба полковника. Либо она вытащит для него счастливый билет и он получит досрочно генеральское звание, а вполне возможно, и русский княжеский титул, либо… Либо ему придется распрощаться с честолюбивыми надеждами. А Мари-Клер такова, что вполне способна заупрямиться и не захочет помогать ему, тем более что она наверняка не забыла старой обиды и воспользуется случаем, чтобы посчитаться. То, что она ненавидит его, – Хан-Гирей знает. И в иной ситуации он ни за что не стал бы встречаться с ней лично. Но теперь… Куда ей теперь деваться? Ведь на том берегу реки Шапсухо стоит лагерем авангард князя Потемкина. Почти отрезанный Казилбеком от основных русских сил. Мари-Клер вполне способна отказать Хан-Гирею и подставить его под гнев государя, но своего ненаглядного князя Сашу она не бросит в беде, а значит, выполнит все, что от нее потребует бжедухский хан.
Ожидая приезда Абрека и мадам Кери, Хан-Гирей мысленно перенесся в Петербург. Петербург, о котором, несмотря на все свое восточное свободолюбие, Хан-Гирей мечтал с юных лет. Петербург Французского театра и Итальянской оперы. Петербург с его блестящим светом – светом балов, обедов, прекрасных дам в ослепительных туалетах и бесконечными, любовными интригами.
В Итальянской опере в тот вечер знаменитая дива пела во второй раз, и весь петербургский бомонд собрался там. Гвардейский полковник Хан-Гирей, приглашенный в ложу княгини Лобановой-Ростовской, развлекал беседой хозяйку, сухую, желтую, болезненную и нервную женщину с блестящими черными глазами. Конечно, отменно веселым и любезным Хан-Гирей старался выглядеть не от того, что особо симпатизировал самой княгине, а от того, что у княгини подросла на выданье дочь и за ней, по разговорам, давали весьма внушительное приданое.
Сама юная невеста-княжна находилась здесь же. Блестя лиловым атласом платья, она то и дело поворачивала к Хан-Гирею румяное белокурое личико со вздернутым носиком и, не слушая его, все время говорила сама, что канарейка без удержу, и наполняла пространство вокруг милейшими, с ее точки зрения, глупостями.
Попросив в ложу кофе, девица Лобанова сразу же пролила его на дорогой ковер, забрызгала платье своей ненаглядной матушки, но при том нисколько не сконфузилась, а не переставала смеяться, заглушая пение итальянки на сцене.
– А знаете, знаете, полковник, – по-птичьи трещала она, – как смешно было недавно на приеме в Гатчине у великой княгини Елены Павловны? Вы не знаете? Ой, ой, ой! Да вы один во всем Петербурге не знаете про то. Я вам сейчас расскажу. – Она замолчала на мгновение, набрала воздуху – за это время до полковника Хан-Гирея долетел чудно выведенный итальянкой пассаж. А потом принялась за свое: – Один поручик, я его имя позабыла, – девица капризно наморщила носик, – да это неважно. Вот, он явился на прием к великой княгине во французском кивере времен еще наполеоновской войны. И Ее Высочество Елена Павловна попросила показать ей шапку. Мол, подайте мне поглядеть – ручку тянет. А поручик – не дает. – Княжна расширила глаза и снова недолгую сделала паузу, чтобы полковник проникся значением всего сказанного ею – еще один итальянский пассаж долетел до Хан-Гирея. – Поручику все кивают, подмигивают, подай, мол, Ее Высочеству шапку, – опять затрещала княжна, – а он как застыл, не двигается. Тогда великий князь Михаил Павлович самолично с него кивер снял, подает супруге своей. Только хотел сказать, что вот в таких вот киверах конники Мюрата атаковали наши позиции на Бородино, а из кивера на великую княгиню – бух! Груша, яблоко и два фунта конфет выпали, – княжна захохотала. – Поручик тот от княжеского стола с собой набрал угощения и в кивер спрятал. Вот потеха-то. Все так смеялись. А великий князь Михаил Павлович сострил, что, мол, груша и конфеты еще от наполеоновского гусара там остались. Он их в Москве набрал перед отступлением, чтобы не голодать потом. Знал, что партизаны кушать не дадут.
