Постепенно Мари перестала различать, что окружает ее. Она снова потеряла власть над своими мыслями, даже ту слабую, призрачную, которую едва обрела в последние часы. Ей снова представился в бреду Саша, молодая красавица-цыганка в объятиях его, но вот он отошел совсем далеко. Хан-Гирей вытеснил князя. Чернолицый поручик, – он представлялся Мари-Клер в бреду совершенно черным как негр, – плакал, целовал ей руки, говорил: как хорошо теперь! Потом и Саша появился снова. Взявшись за руки, они окружили ее, завертев в хоровод. Оба ласкали ее. И она, удивляясь тому, что прежде все ей казалось невозможным, теперь же стало так просто, так просто, что превратилось в кошмар. Раскинувшись в бреду по постели, она шептала пересохшими губами: «Хан-Гирей! Хан-Гирей!»
– Что? Что она говорит? – спросила у Анны княгиня Лиз, подойдя к постели больной.
– Не понимаю, – пожала плечами Анна, вытирая платком слезу. – Кажется, Хан-Гирей… Кто это? Ты знаешь? Не тот ли адъютант Алексея Петровича Ермолова? Молодой такой черкес…
– Я знаю, – промолвил от дверей князь Саша и вышел из спальной мадемуазель.
Приехал доктор Шлосс. Главный хирург победоносной русской армии, он оставался нынче на покое, выйдя в отставку, но не мог не откликнуться на зов дочери Потемкина – когда-то светлейший князь заметил его способности и немало содействовал блестящей врачебной карьере. Осмотрев Мари-Клер, опытный медикус пожелал собрать консилиум. Доктора совещались долго у постели пострадавшей.
Тем временем князь Александр Потемкин, сев верхом на своего черного как ночь семилетнего жеребца по кличке Нуар, выехал из дворца. Он направлялся на Морскую, и вовремя застал Хан-Гирея дома. Поручик уже намеревался уезжать. Стремясь избежать последствий своего поступка, он вытребовал отпуск в полку и уже договорился с одним из друзей, чтобы пожить у того в имении.
Явление Потемкина поразило его как гром среди ясного неба.
– Поручик Хан-Гирей, вы оскорбили воспитанницу моей матери, – веско начал Саша с порога, избегая лишних вступлений. – Тем самым вы нанесли оскорбление всей моей семье, и мне лично. Я правильно понимаю?
Хан-Гирей почувствовал, что попал в капкан. Он не успел покинуть Санкт-Петербург, а эта… эта мерзкая мадемуазель уже нажаловалась своим знатным родственникам. Теперь ему никуда не деться. Придется иметь дело с Потемкиным. Однако виду кавказец не подал.
– Ваше дело, полковник, как воспринимать произошедшее. Я не приглашал мадемуазель к себе в апартаменты, она сама изъявила желание, – он попробовал даже засмеяться. Но осекся. Заметил, как сузились яростно зеленые глаза Саши, а на губах мелькнула холодная волчья усмешка. Взгляд полковника тяжелый, словно глыба льда, ясно говорил поручику о том, что он не находит в событии ничего смешного. Отступать было поздно. – Что ж, каждый волен принимать на свой счет, что ему заблагорассудится, – ответил Хан-Гирей заносчиво и выпятил подбородок.
– Такие разговоры, – все так же веско продолжал князь Саша, не отрывая взгляда от кавказца, – лучше вести с саблей в руках. Вы не находите, поручик? Я полагаю, в связи со всем произошедшим вы не удивитесь, если я попрошу вас дать мне сатисфакцию. Сегодня же вечером.
Последние слова полковника не оставляли офицеру любого звания, тем более гвардейцу, никакой иной возможности, как принять вызов. Хан-Гирей опустил голову:
– Как вам будет угодно, ваша светлость, – промолвил он мрачно.
– Отлично, – Саша прищелкнул пальцами. – Мои секунданты – Давыдов и Одоевский. Мы будем ждать вас через два часа у Гнилой канавки за Петропавловкой. Надеюсь, вы тоже приведете секундантов.
– Не сомневайтесь, князь, – все так же мрачно кивнул поручик Хан-Гирей, прикидывая в уме, кого позвать.
Та ночь выдалась прохладной. Сидя на камне, Саша некоторое время не мог отвести взор от лежащего у него на коленях обнаженного клинка, который вспыхивал таинственным металлическим блеском всякий раз, когда свет попадал на него. Сияние стали завораживало его. В последний раз проведя по острию точильным камнем, князь убедился, что сабля стала безупречно острой. Потом погладил рукой эфес, украшенный алмазами, – Таврическая сабля князя Потемкина была готова к бою и жаждала крови обидчика.
Денис Давыдов, присев рядом с молодым князем, курил трубку. Поглядев на Сашу, он дернул седой ус и сказал задумчиво:
– Признаюсь честно, как и в юности своей, я считаю, что сабле чуждо настоящее искусство боя. Сколько ни украшай ее драгоценностями. Она слишком тяжела и без того…
Потемкин лукаво улыбнулся на его реплику:
– Предпочитаете пистоли, ваше высокопревосходительство? Неужто слышу от гусара?
– Боже милостивый, конечно нет! – Давыдов аж отшатнулся от него. – Убивать на расстоянии не слишком достойное дело. Как поэт замечу, что пистолет вообще, и ружье тоже, символизирует нравственный упадок цивилизации. Лично я предпочитаю рапиру. Она более гибкая. Изящная. – Давыдов присвистнул в удовольствии. – Вот это, я понимаю, оружие для дуэли. Есть, с чем себя показать. А сабля. – Он вздохнул. – Сколько я отмахал ею. Так скажу: для кавалерийской атаки – штука подходящая. Годится, чтоб головы рубить скопом.
Потом, посмотрев на тонкий ручеек Гнилой канавки, спросил с беспокойством:
– Как думаешь? Приедет твой бжедух с Кавказа? Не удерет?
– Не удерет, – уверенно ответил Саша. – Побоится. Знает, что я его из-под земли достану, пусть только попробует. Тогда уж ему не сдобровать – зарублю насмерть. А так, возможно, тяжелым ранением обойдемся…
– Едут, едут, – сообщил Одоевский, наблюдавший за дорогой.
– Я же говорил, – удовлетворенно заметил Саша, поднимаясь с камня. – Пожаловали.
Только-только стемнело. Все приготовления к поединку закончились быстро. Сбросив кители, соперники вошли в круг, образованный светом фонарей, которые держали секунданты, и через несколько мгновений скрестили клинки.
Хан-Гирей отличался недюжинной физической силой. Он дрался отчаянно, понимая, что только храбрость может спасти его. Вновь и вновь он наскакивал на противника, норовя поразить того в голову или в грудь. Потемкин вначале старался не рисковать, сосредоточившись на обороне. Наблюдавший за ними Давыдов заметил вполголоса, что такой стиль сделал бы честь самому искусному бойцу. Впрочем, Саша и являлся таковым.
Несмотря на прохладу, рубашки обоих успели пропитаться потом, когда Хан-Гирей пошатнулся и отступил с тихим проклятием, глядя, как на правом рукаве его проступает кровавое пятно. Потемкин сразу же опустил саблю.
– Вы ранены, поручик, – сказал он без тени торжества или злорадства. – Как вы?
Хан-Гирей побелел от ярости.
– Я?! – вскричал он. – Я – превосходно. Продолжим!
Тряхнув черноволосой головой, Саша отразил яростный выпад соперника и один за другим нанес три стремительных как молнии удара. Третьим он поразил Хан-Гирея в левый бок, нанеся поручику не смертельную, но довольно глубокую рану. Поручик побледнел, уронил саблю и упал на колени, устремив на Потемкина помутневший взгляд.
