Однако советники скоро разошлись. Старшая жена Шамиля, остроносая, черная и неприятная лицом Зайдет, принесла обед. В кунацкой с имамом остался только Сухрай-кадий. Туда же вскорости явился тесть и наставник имама Джемал Эдин – высокий седой благообразный старец с белой как снег бородой. Помолившись Аллаху, он стал рассказывать, что произошло в ауле за время отсутствия имама. И сообразив, что, видимо, ничего более интересного для себя она не узнает, Мари-Клер, собрав опустевшие мешки, направилась к выходу. Вдруг кто-то схватил ее за руку. Обернувшись, Мари-Клер различила в полумраке прозрачные, сверкающие, что черные топазы, глаза Аминет. Невысокая, тоненькая жена Сухрая стояла перед ней и все так же цепко держала, не отпуская. О том, что, несмотря на внешнюю хрупкость, черкесские женщины очень сильны, Мари-Клер знала давно. Она не раз наблюдала, как Аминет носила за спиной в корзине своего пятилетнего сына, довольно большого и тяжелого уже, и даже ходила с ним через горы к родственникам Сухрая.
– Ты думаешь, я не вижу, что ты змеей забралась в сердце моего мужа, – прошептала Аминет, приблизив к Мари-Клер возбужденное лицо с изящными, красивыми чертами, – теперь он только и думает о тебе. Ночью, обнимая меня, он обнимает тебя, целуя меня, он целует тебя… Сухрай любит тебя, он сам сказал мне об этом… – она заговорила громче, в голосе ее просквозило рыдание, и Мари-Клер забеспокоилась, что ревнивость молодой черкешенки привлечет излишнее внимание ее супруга, и не дай бог, самого имама. Тогда они вполне могут заметить то, сколь долго Мари-Клер все еще остается внутри сераля.
– Давай уйдем отсюда, – быстро предложила она и взяв Аминет за руку, вывела ее на двор. Солнце скрылось – только розовая кайма его света обрисовывала нижнюю часть большого серого облака, которое, имея вид коршуна с растянутыми крылами, покрывало большую часть небосклона над матовой цепью снеговых гор, поросших от низа черным лесом.
– Все выбрось из головы, – говорила она черкешенке на ее языке, отведя Аминет к небольшому капающему из стены фонтану, недалеко от которого, один на дворе, морщинистый, с седой бородой дед-черкес чеканил серебро жилистыми руками, не обращая внимания вовсе, что происходит в округе. – Мой Бог никогда не позволит совершиться тому, чего ты так боишься. Я принесла своему Богу клятву и останусь верна Ему всегда. Я не предам своего Бога, а твой муж никогда не предаст своего…
– О чем ты говоришь, Карим, – воскликнула на ее слова Аминет, – когда мужчина желает женщину, когда он горит к ней страстью, как к тебе горит Сухрай, а женщина желает мужчину столь же горячо, как, я чувствую, желаешь ты моего мужа, о, никакой Бог не воспрепятствует им двоим! Ты только выдумываешь себе Бога и, спасаясь от ласки кадия, защищаешься им. И он, спасаясь от чар твоих, прячет страсть свою от Аллаха, одаривая частичкой ее меня. Но рано или поздно ты отдашься Сухраю вся, душой и телом своим, и всем телом и силой своей он заберет тебя без остатка. Когда случится все, я не смогу дальше жить! – едва удерживая слезы, черкешенка закрыла ладонями лицо и откинула голову.
Растерявшись, Мари-Клер не нашлась, что возразить Аминет. Она выискивала возражения, понимая, что возразить ей нечего, и она не хуже обуреваемой ревностью жены кадия знает о любви Сухрая к себе, но мысли ее развлек услышанный за каменной оградой топот многих лошадиных копыт – скакало явно несколько человек, небольшой отряд.
Повернув голову, Мари-Клер увидела в распахнутые ворота внешнего двора подъезжавшую шагом кучку всадников. Впереди десятков двух вооруженных до зубов черкесов ехали двое: один – в белой черкеске и высокой папахе с чалмой, в нем Мари-Клер сразу же узнала муллу Казилбека. Другой же – офицер русской службы, черный, горбоносый, в синей черкеске, с изобилием серебра на одежде и на оружии. Под всадником с чалмой шел рыже-игреневый красавец конь, тогда как под русским офицером – хорошо знакомая Мари-Клер щеголетовая карабахская лошадка.
Взглянув на русского офицера, Мари-Клер невольно отшатнулась – к ней приближался императорский флигель-адъютант полковник гвардии Хан-Гирей. И только что желая узнать как можно больше о его планах, она никак не рассчитывала встретить в ауле мюридов его самого. Да и как возможно было бы представить себе подобное?!
Однако тропа предательства, на которую ступил бжедухский хан, алча самого высокого вознаграждения от русского государя, вероятно, теперь вела его все дальше и дальше, и вот довела до порога сераля верховного имама.
Не имея и нескольких мгновений на размышление, Мари-Клер полагалась только на инстинкт – следуя ему, она резко повернулась, сдернув на лицо платок и прочертив глубокие впадины на песке деревянными подошвами ботинок. Она не задумалась об Аминет, которая стояла рядом – бросив ей на ходу, что забыла в хранилище четки, она быстро направилась назад в саклю.
Только вбежав в сырое полуподвальное помещение, обмазанное глиной по стенам, где мюриды хранили запасы провианта, она обнаружила, что четки болтаются у нее на руке. Ее объяснение с Аминет выглядело таким образом явным просчетом, вызванным поспешностью. И Мари-Клер оставалось только надеяться на то, что, увлеченная ревностными мыслями черкешенка, не заметила их, а если и заметила – отнесла решение Мари-Клер на что угодно, только не на боязнь столкнуться лицом к лицу с Хан-Гиреем. Скорее – на нахождение в доме Сухрая, на его близость. Пусть лучше уж она подумает так.
Впрочем, присутствие Сухрая конечно же волновало обоих женщин. Но Мари-Клер – не только от того, что черкесский вождь был красив собой, силен, храбр и обладал многими другими мужскими достоинствами. Не только потому, что Мари знала, что он любил ее, а совсем по иным, вовсе не понятным Аминет обстоятельствам.
Теперь, обнаружив свою оплошность, Мари-Клер досадовала на себя – за десять лет, проведенных на Кавказе, она не так уж часто ошибалась или совершала необдуманные поступки – потому и продержалась столь долго, укрепив по мере возможности налаженные принцессой Лолит и Кесбан связи с мюридами. Она всегда тщательно продумывала каждый свой шаг. Но теперь она не могла допустить, чтобы Хан-Гирей увидел ее в доме Шамиля, и доверилась инстинкту, потому что не имела времени подключить разум.
При том она вполне отдавала себе отчет, что, желая как можно скорее убрать ее со своего пути, бжедухский хан способен выполнить свою угрозу и, совершив уже не одно отступническое деяние, в конце концов открыть имаму, кто на самом деле уже годы скрывается перед ним в облике кармелитской монашенки.
Вмешательство Хан-Гирея вообще существенно путало все карты и угрожало всей деятельности миссии, основанной принцессой Лолит Мациали, на Кавказе. Если Мари-Клер окажется разоблачена, уже никто не сможет в дальнейшем пойти за ней ее же путем.
Однако действия Хан-Гирея пока что оказывались для Мари не полностью ясны. Цель, преследуемая им, явно не подразумевала открытого предательства – ведь он рассчитывал на продвижение по службе в России и на выгодный брак с княжной Лобановой-Ростовской, а это означало, что он не собирался жить в изгнании, он намеревался пышно и богато благоденствовать в Петербурге, что стало бы невероятным, нанеси он русским интересам на Кавказе открытый и ощутимый урон.
