– Для чего вам нужны солдаты? – осведомился у нее Александр серьезно. – Или это тоже секрет имперской важности?
– Нет, – быстро ответила она. – Я не отважилась бы требовать послать солдат в бой, оставив скрытной цель экспедиции. Вот уже почти что пять лет, – продолжала она, полуотвернув от него лицо, так что края платка, вздымающиеся вокруг ее шеи, скрывали его почти наполовину, – по поручению военного министра я ищу здесь, в окрестностях реки Шапсухо, тайный завод черкесов, на котором они перемешивают английский и турецкий порох со своим и снабжают им свои отряды. Мне никогда не удавалось так близко подобраться к исполнению своей цели, как сейчас. Вы понимаете, Александр, – она взглянула на него блестящими от волнения синими глазами, прорезанными красноватыми прожилками от непролитых слез и усталости, – как человек военный, вы не можете не понимать: если мы лишим Шамиля и его сподвижников пороха – мы лишим его всего. Имаму нечем станет стрелять, и тогда он пойдет на замирение с Россией гораздо скорее, чем его уговорит по поручению государя полковник Хан-Гирей, генерал фон Клюгенау или кто-либо еще. У верховного имама просто не останется другого выхода – иначе он вынужден будет просто исчезнуть с лица земли как духовный лидер горских народов, уступив свое место более сговорчивым вождям.
– Теперь я узнала, – говорила она, глядя Саше в лицо, – что контрабандисткие корабли из Турции, которые везут английский порох для завода, должны через три с половиной часа пристать к месту впадения в море реки Джубги, текущей параллельно с Шапсухо, и там их встретят люди Шамиля, в частности старший сын Хаджи-Мурата, Юсуф, чтобы отвезти порох на завод. Черкесский порох очень плох – это известно, обычно они смешивают его с иностранным. Вы понимаете, полковник, что партия, доставляемая на двух кораблях, весьма велика. Я предполагала, что Шамхал Мусселим-хан, мой давний и верный помощник, самоотверженный слуга государя, выследит со своими людьми, куда черкесы отвезут груз, а после того мы доложим генералу Вельяминову, и он осуществит вооруженную экспедицию на завод. Но увы… Мусселим-хан убит, – у Мари вырвался невольный вздох, – его выдал мюридам предатель Хан-Гирей, как, впрочем, и меня саму. Люди Шамхала разбежались, боясь мести черкесов, и выслеживать теперь Юсуфа некому. Нам остается только захватить их всех на месте выгрузки и заставить Юсуфа самого отвести нас на завод… Для всего, князь, у нас только три с половиной часа, – повторила она напряженно. – Если мы опоздаем, то упустим самую вероятную возможность всерьез поставить Шамиля на грань полного краха… И тогда уж нам останется только пенять на себя – турецкого и английского пороха, доставленного двумя кораблями, им хватит надолго.
– Мы не опоздаем. – Саша слегка откинул голову и наконец отпустил ее руку в раздумье. Потом прошелся по палатке, повернулся. – Мы не опоздаем, – повторил он, – потому что мы не пойдем за ними по суше, а отправимся морем, чтобы сократить время…
– Но каким образом? Где вы возьмете корабль или хотя бы шлюп? – воскликнула Мари-Клер. Она вовсе не предполагала столь благоприятной возможности и впервые за долгое время, полное для нее печали, слегка улыбнулась. Она не могла не согласиться, что переправа морем намного укоротит русскому отряду путь.
– Здесь недалеко, в бухте Уланы, стоит под охраной бриг «Меркурий», – ответил ей Александр и поправил мохнатую шапку, размышляя по ходу. – Бриг привозил провиант для строительства крепости в бухте, которое ведется по приказанию генерала Вельяминова, чтобы запереть бухту вот от таких вот незваных молодцов, как эти самые турки с порохом. Как мне докладывали недавно, бриг все еще не отплыл назад – капитан присылал ко мне, просил принять письма в Россию, чтобы переслать позднее с фельдъегерем. Корабль – боевой. – Князь Потемкин усмехнулся. – На этом бриге Александр Иванович Казарский, флигель-адъютант государя, если помните, в тот самый год, когда вы приехали в Россию, мадемуазель, атаковал два больших турецких корабля недалеко от Еленчика и выиграл у них сражение. На бриге восемнадцать пушек – они дадут жару контрабандистам. Теперь им командует капитан Серебряков – я напишу к нему, и он не откажется помочь нам в нашем деле, – добавил князь с решительностью. – С вами, Маша, пойдет третий батальон тенгинцев, при них – поручики Лермонтов и Долгорукий. Полагаю, они сумеют показать себя достойно, так как оба известны мне храбростью и хладнокровием… Вы согласны с моим предложением, мадемуазель? – Его глаза снова взглянули на Машу, и она вдруг смутилась так же, как будто и не было десяти пронесшихся между ними лет. Совсем как в самый первый раз, в их первую встречу в имении его матери в Кузьминках, когда он выпрыгнул из окна своей спальни – такой молодой, такой ослепительно красивый…
– В том, что касается военной стороны дела, – произнесла Мари, потупив взор, – я даже и не смею советовать вам, князь. Я с радостью приму ваше решение, тем более что оно мне представляется весьма удачным…
– Тогда не будем терять времени. – Александр откинул полог палатки и крикнул: – Афонька! Дай мне бумагу и чернила, – приказал он выскочившему из-за терновника денщику, – и срочно зови ко мне поручиков Лермонтова и Долгорукова. Ужин на сегодня отменяется. Предстоит немного пострелять. Так и скажи им.
– В одно мгновение, Ляксан Ляксаныч, – подав князю письменные принадлежности, Афонька побежал за офицерами, кинув на Машу еще один полный любопытства взгляд. Присев под персиковым деревом, рядом с нетронутым ужином, разложенным Афонькой на конской попоне, еще влажной от полоскания ее в реке Шапсухо, – к ужину, как заметила Мари-Клер, теперь добавились и ее рисовые лепешки, – Александр приготовился писать к капитану Серебрякову. Расположившись рядом с ним, но не так близко, чтобы не мешать, Мари-Клер спросила у князя:
– Я понимаю, что сейчас не время, но скажите мне, Саша, как чувствует себя княгиня Елизавета Григорьевна? Здорова ли она? Как поживает Анна Алексеевна? Вы наверняка получаете письма от них… Признаться, я тосковала здесь о вечерах в Кузьминках, – и замерла, ожидая ответа.
– Да, матушка пишет мне аккуратно, – проговорил Александр, задумчиво глядя перед собой, – она, по счастью здорова. Подмосковная природа действует на нее гораздо лучше петербургской сырости, и проклятая лихорадка, мучавшая ее до того тридцать лет, почти совсем унялась. Конечно, она бывает в столице, так как не представляет себе существования без любимого Таврического.
Государь Николай Павлович теперь, к всеобщему нашему удивлению, очень благоволит к ней и не пропускает ни одного приезда матушки в Петербург, чтобы не позвать ее с графом Анненковым к себе на чай в семейном кругу. Тому удивляемся не только мы, но и его августейшая родительница Мария Федоровна призналась, что уж никак не ожидала подобного. А государыня императрица Александра Федоровна гневается, хотя и сдерживает себя, – она не хочет повторить судьбу супруги императора Александра. Впрочем, у нее есть повод.
Николай Павлович, прежде не жаловавший танцев, теперь почти постоянно танцует на балах и открывает их обязательно в полонезе с моей матерью. Вот уж забава, мадемуазель, все это императорское семейство. – Александр замолчал, снова сосредоточившись на послании.
