Корабли приближались медленно и пристали в четвертом часу утра. С первого из них спустили лодку – в нее выскочил человек в бараньей шапке. Орудуя веслами, он быстро добрался до берега и замахал руками, призывая к себе.
В это время по заранее согласованному плану по кораблям прогремел выстрел – зажигательный снаряд с затаившегося за выступом брига «Меркурий» вонзился в ближайшее судно, и оно загорелось. Контрабандисты в панике спрыгивали с него. Черкесы метались по берегу, стараясь спасти второй корабль. Но и его постигла такая же судьба, что и первый. Порох взорвался. Огромный пожар озарил округу, и вскоре огонь стал перекидываться на прибрежную растительность.
Сообразив, что их обнаружили и окружили, черкесы кинулись на занятые русскими высоты – повсюду завязались рукопашные схватки. В сполохах огня Мари-Клер увидела молодого князя Долгорукого – с обнаженной шашкой в руках он вел своих солдат в штыки – черкесы уже спрятались за приготовленными заранее завалами, каждый из которых русским приходилось брать штурмом, чтобы уничтожить засевших за ним горцев.
На третьем завале роковая пуля ранила князя Долгорукого в грудь. Увидев, что он пошатнулся, Мари-Клер побежала к нему, приказав Кесбан сидеть в укрытии. От пожара, пылающего на обоих кораблях, вокруг было светло как днем. Мари бежала под градом пуль, но когда она добежала до лежавшего без движения поручика, то увидела, что, увы, уже опоздала: молодой князь был мертв – он упал на спину, так и не выпустив обнаженной шашки из руки. Пуля попала в него с правой стороны, угодив в самую верхнюю пуговицу на мундире – половина пуговицы вместе с сукном взошли в тело поручика.
Намереваясь спрятать его до окончания сражения в безопасном месте, Мари-Клер волочила князя по песку, но в это время к ней подскочила, перевернувшись через голову, Кесбан и отчаянно лопоча по-турецки – в пылу и шуме боя было не разобрать, что она говорит – указывала коричневыми ручонками в сторону гор.
Мари-Клер обернулась. Отчаянные схватки кипели по всему берегу и уже перекинулись на склоны. Несколько всадников в черкесских одеяниях, уносились между двумя горами. «Юсуф! Юсуф!» – кричала ей на ухо Кесбан. И Мари-Клер сообразила, что сын Хаджи-Мурата, надеясь уйти незамеченным, торопится ретироваться, чтобы предупредить о происшествии Шамиля. Упустить его означало так никогда и не узнать о местонахождении завода.
Бросив тело Долгорукого, она побежала к Лермонтову. Собрав несколько охотников, тот отбил черкесских лошадей и кинулся в погоню за Юсуфом.
Его схватили у самой реки Шапсухо – старший сын чеченского наиба извивался в ногах русского офицера, умоляя о пощаде:
– Я покажу, я все покажу, – с готовностью соглашался он, – только оставьте жить.
Черкесы по-прежнему наседали крепко – они гикали со всех сторон и стреляли в трех шагах. Но все же благодаря корабельной артиллерии, открывшей огонь с брига «Меркурий» преимущество быстро склонилось в русскую сторону.
Разделив тенгинцев на две части, Лермонтов приказал большей из них под командой унтер-офицера, заменяющего собой погибшего поручика Долгорукого, продолжать сражение на берегу и добивать оставшихся черкесов, блокируя их передвижение в горы, чтобы они не успели призвать помощь, послав гонцов к Шамилю. Сам же с малой частью солдат направился за Юсуфом на завод.
Поймав метавшуюся по берегу без седока карабахскую лошадку, хозяин которой уже лежал бездыханным в волнах, Мари-Клер посадила перед собой Кесбан и поскакала следом за Лермонтовым и его солдатами.
* * *
Тем временем, едва только первые лучи зари осветили хребет Нако, мулла Казилбек, пройдя тайной тропой, указанной ему Хан-Гиреем вдоль долины реки Шапсухо, атаковал русский авангард князя Потемкина с тыла, и к недоумению своему, обнаружил, что его нападение не оказалось для русских неожиданным.
Однако его отряды, все пребывая с гор, с необыкновенной дерзостью готовились вступить в бой. Высматривая расположение противника, разрозненные черкесы стреляли, скрываясь за каждой попавшею защитой, и в запальчивости выкрикивали боевые кличи.
Наблюдая за ними, полковник Александр Потемкин приказал до поры до времени не отвечать на их нападки, чтобы не выдавать себя. Солдаты позавтракали наскоро черствыми, размоченными в воде сухарями и небольшими кусочками сала, розданными каждому по случаю сражения.
Через четверть часа три громких выстрела, сделанных из единственной пушки, которой располагали отряды Казилбека, отчетливо повторяемые эхом в горах, возвестили всем, и в первую очередь командиру русского авангарда, о подходе с долины Шапсухо главных сил черкесов.
В русском лагере известие приняли с молчанием – душа каждого воина невольно вздрогнула, ощутив себя перед межою от жизни к вечности и вознеся молитву Всевышнему. Завеса еще опущена, но не так уж долго ждать – это ощущали все. Когда она поднимется, решится судьба каждого. Что ж долго размышлять – суженого конем не объедешь. С богом!
Медный чайник, раскачиваясь, кипел на огне. Афонька разложил сахар, бывший давно уже на исходе – почти и забыли, когда пили чай вприкуску. Денщик не решается оторвать полковника от наблюдения за черкесами, но Потемкин сам, повернувшись к костру, предлагает офицерам по стаканчику чая напоследок и столько сахара, сколько хочется – внакладку, вприкуску – как любится, как привыкли. Ибо бог весть, кто живым вернется – скряжничать уже ни к чему.
– Жаль будет на том свете, господа, – говорит подчиненным Александр, – что отказали себе в последнюю минуту в самом простом удовольствии.
– Я возражаю, Александр Александрович, – немного насмешливо подает голос Одоевский, – что значит на том свете? На тот свет пускай-ка нынче Казилбек собирается с братией своей дикой. По ним там Аллах давно соскучился. А мы вернемся обязательно. Нас же еще дамы в Петербурге ждут. И с чем же мы, господа любезные, пережив бой, чай пить станем? Пустой, без сахара – вот уж нет. Всегда надо оставить немного на развод – а вдруг пригодится. Не нам, так другим. Останется же кто-нибудь жив после этой сечи…
– Что ж, согласен, – кивает ему Потемкин, – поступим благородно, господа. Раздавай, Афонька, строго по норме.
Стаканы наливаются и быстро опорожняются – мулла Казилбек тем временем стягивает силы, и вот уже все склоны Нако пестреют разноцветными черкесками и шарфами на папахах. Толковать и спорить – не время. Чай выпит.
– Прошу отправляться к солдатам, господа, – распоряжается полковник Потемкин.
Несколько неприятельских, будто сигнальных, выстрелов послышалось перед самыми позициями, потом все на некоторое время смолкло. Донеслось монотонное и многоголосое пение исламских псалмов. А спустя считанные минуты, как молитва закончилась, вся местность от самого моря засветилась от губительных, посылаемых на русских, ружейных залпов.
Такие же залпы обрушились с флангов – их сопровождал неистовый дикий крик и посвист. Густой пороховой дым окутал округу. А по горам многократное от выстрелов эхо переливалось все дальше и дальше, как будто сама дикая природа принимала участие в дикой схватке, разгоравшейся на берегах реки Шапсухо.
