— Что случилось? — Спросил он.
Я посмотрел на него испуганно и почувствовал, как снова хочу реветь.
— Я предал его. Ему грозила опасность, а я предал его. Что с ним? Где он? Они убьют его? — Теперь уже я завалил его вопросами.
Джастин отодвинулся от меня и забрал пустой стакан из-под воды.
— Они хотят привлечь его как агента. Они сделают все, чтобы он стучал на всех. Они это могут. Я уже понял.
— Что ты понял? — Я даже не заметил, как перешел на ты, но и Джастину, похоже, это было безразлично. — Они убьют его?
Джастин покачал головой.
— Я не знаю. — Неуверенно ответил он. Я не думаю, что он действительно понимал, что-то в реальности.
— Я знаю. Они убьют его. Даже если он согласится. Помнишь, ты сказал мне, что я все равно погибну, если соглашусь помогать им, рано или поздно. Почему его оставят в живых? Он выдаст им все, но меня это не волнует. Они убьют его! Нужно его предупредить.
Я вскочил на ноги и побежал к двери, но Саймон дернул меня назад.
— Он уже согласился. — Сказал он.
32
Люк пришел в кабинет Хейвса. Его привели, словно, крокодила на веревочке. Никогда не думал, что он будет так сопротивляться. Его бросили на пол и тут же подняли, как куклу, держа за руки, потому что он, то ли от страха, то ли от сопротивления, намеревался упасть.
Глаза директора были похожи на болотную гладь: спокойные, но пугающие. Топь, в которую не стоило заходить.
— Все, что тебе нужно Люк, не сопротивляться природе вещей. Считай себя избранным. — Директор слащаво улыбнулся.
Люк молчал, но уже твердо стоял на ногах.
— Не хочешь ничего сказать? — Спросил у него Оуэнс.
Люк странно, почти смеясь, посмотрел на мужчин.
— Не хотите вы ничего мне сказать, — он самодовольно покосился на директора, — сэр.
Он был похож на зверя, который был загнан в смертельную ловушку и в ней, понимая, что никогда уже не уйдет живым, мог открыть свой разум. Наконец, он мог сказать, что думает.
— Ты будешь доносить на них.
Глаза Люка расширились.
— На них? — Переспросил он.
Директор, кажется, стал выходить из себя.
— Ты будешь доносить на них, и будешь держать язык за зубами, или пойдешь вслед за Карлом и Колли.
Вот теперь все вернулось на круги своя. Страх Люка, наконец, вышел из-за маски безразличия.
— Что? Вы убьете меня? — дрожащим голосом спросил он.
Хейвс и Оуэнс в голос засмеялись.
— Не будь дураком, Люк. Кто кого убьет? Они сами покончили с собой. Разве нет?
Глаза Люка непроизвольно закрылись. Он вспомнил страшные предсмертные маски на лицах наших друзей, которые стали восковым воплощением зла, творящегося в Обители. Он тяжело сглотнул, будто проглотил булыжник.
— И еще. Если твой дружок узнает о нашем разговоре, страдания Колли и Карла покажутся раем. — Хейвс качнул головой и Люка подхватили за руки, выбросили на улицу и захлопнули двери с таким оглушительным звуком, что у него чуть сердце не разорвалось.
Я вышел из комнаты Саймона уже в темноте. Странно, что меня еще не искали с фонарями, хотя отбой был два часа назад. За все четыре года моего наличия здесь вечерней проверки не было только раз десять от силы. Когда я прошел к своей кровати, ребята зашевелились и гурьбой подошли ко мне. Я ожидал новой взбучки.
— Где ты был?
Я поднялся над подушкой.
— Где Марти? — Посмотрел я на них.
Все опустили головы.
— Наверняка, в карцере. Мы даже представить себе не можем, что они с ним сделают.
Странно, но они не были злы на меня, во всяком случае, мне так не казалось.
— Они убьют его? — Тяжело дыша спросил я.
Малыш Питти сел на кровать.
— Они могут все. Ты нашел Люка?
Я сжал зубы и вцепился мертвой хваткой в простынь, будто мне впаяли разрядом тока.
— Он…, — я знаю, что должен был сказать, но предать его, значило для меня предать и самого себя тоже. — Просто больше ему не верьте. Я вам ничего не говорил. Вы ничего не слышали. Он больше не тот, кому можно доверять.
Я понял, что парни хотели бы услышать больше, но отвернулся и, тем самым, дал понять, что разговор закончен.
33
Если мы думали, что Марти светил срок в карцере, то мы ни черта так и не поняли в системе наказаний Обители. Даже самый долгий срок в тюрьме был лучшим, что могли придумать Хейвс и его шайка. Этот бастион беспредела открывался с новой стороны каждую секунду, каждую минуту нового преступления.
Утро оказалось на удивлении шумным, хотя нас никто не разбудил, и сигнала к подъему не было. Мы удивились, но решили, что они снова проверяют нас. Сначала все шло как обычно: утренний моцион, заправка кроватей и сборы в столовую. Мы прождали минут пятнадцать, прежде чем выйти на улицу, все еще думая, что Оуэнс заглянет в наш барак. Но когда с улицы прибежал какой-то парнишка, чьего имени я не помню, но знаю, что он был из младшей группы, мы все ринулись за ним.
Когда он крикнул, что на улице дают бесплатное представление, то мы и подумать не могли, что увидим там. Посреди площади, где пересекались дороги во все корпуса Обители, поставили деревянные колодки. На высоком помосте, метра полтора над землей были прибиты кандалы, в которых были закованы ноги нашего товарища. Марти. Он стоял, перегнувшись напополам, его голова и руки были зажаты между двумя деревянными плитами. Его лысая макушка, мелькала как маяк для извращенных подростков, столпившихся перед ним и показывающих пальцем. Он был абсолютно голым, а на спине, заднице и ногах виднелись красные полосы от побоев.
Я прошел через толпу остервеневших подростков, но в моих ушах будто были затычки. Я видел, как они смеются и издевательски показывают пальцем на голого Мартина, но не слышал их. Только их физиономии, перекосившиеся от жестокости. И руки, указывающие на моего товарища. На их товарища. Знаете, суть наказания даже не в том физическом и психическом истязании, которое мы испытывали, а в том, что те друзья, с которыми ты идешь на «бардак» или в тишине осуждаешь директора, потом будут смеяться над тобой, когда ты окажешься в котле с дерьмом. Может, через смех они просто хотят выжечь из своей души осознание того, что каждый может быть следующим.
Я подошел к Мартину и прикоснулся к его голове: мокрая и холодная, наверняка, окунули до этого в унитаз. Я наморщил нос и попытался не зареветь. Марти не реагировал. Его голова моталась из одной стороны в другую, как драное полотнище на ветру.
— Что, гомик, дружка обидели? — Крикнул кто-то из толпы.
