Яркий свет, изливаемый великодушным солнцем, сообщает случившемуся – этому отречению от давней клятвы – долю своего волшебства. Но ей почему-то кажется, что это было так давно…
Жермен Дэтти ощущает необычное для себя спокойствие. Ей почти хочется улыбаться.
Скоро автомобиль сворачивает направо, на национальную дорогу, и зажиточные пригороды сменяются промышленной зоной с рассеянными тут и там производственными предприятиями.
– Так, из чистого любопытства: почему вы притворяетесь инвалидом, притом что прекрасно можете ходить?
Вопрос Алин отвлекает пожилую даму от безмятежного созерцания окрестностей.
– А это, моя прелесть, вас совершенно не касается! – следует грубый ответ.
Жермен поджимает губы. Она злится на себя за то, что нарушила старую клятву, но что поделаешь? Вставая с инвалидной коляски, в которой ее, как мешок, подвезли к машине, она вообще никакими вопросами не задавалась. У свободы – своя цена, и она готова была ее заплатить. Однако вышло так, что клятву-то она нарушила, но ничего не получила взамен.
– То, что вы делаете для своего сына, заслуживает всяческих похвал, – произносит она с оттенком презрения в тоне. – Стольким рискнуть, и в итоге – слабая надежда, что ему удастся избежать ответственности… Скажите, вы что, действительно думаете, что сможете выкрутиться?
– Если коротко, то подумать у меня времени не было, – язвительно отвечает Алин.
– Очень жаль. Пожалуй, это единственное, что вам следовало сделать.
– Это не моя вина. Я просила пару минут на раздумья. Но мне их не дали.
Жермен Дэтти коротко вскидывает брови, словно подтверждая, что в магазине действительно был тот еще переполох и что Алин пришлось действовать по наитию.
Не отрывая глаз от дороги, Алин истолковывает молчание старухи как несогласие, пусть и безмолвное.
– Уверена, вы такую ошибку совершить не рискнули бы, – продолжает она все более едко.
– Почему это вы так думаете? – не может сдержаться задетая за живое Жермен.
Алин криво усмехается.
– Ну, не знаю… Мне кажется, что, помимо себя самой, вас вообще мало что интересует. И под «мало что» я подразумеваю людей.
Теперь очередь пожилой дамы презрительно и иронично улыбаться. Она хочет ответить, но внезапно на нее наваливается давящая усталость. Взгляд ее затуманивается, и, уже не думая о том, чтобы парировать атаку, она поворачивает голову и погружается в умиротворяющее созерцание рекламных щитов.
Укрыться в безразличии, непроницаемом для нападок…
Отгородиться от эмоций, которые делают тебя слабее.
Облачиться в латы высокомерия, чтобы больше не страдать.
Слова вертятся в голове, и картинки, и воспоминания… Жермен Дэтти пытается совладать с потоком реминисценций, сбежавших из потаенных уголков ее памяти. Ну почему эта идиотка докторша так напоминает ее в том же возрасте? Как и она сама, эта женщина наделена смелостью, граничащей с безрассудством, и с той же наивностью верит, что справедливость восторжествует над безжалостными рисками обыденности, и так же дерзко следует по своему пути, потому что считает его правильным. Надеяться, а не рассуждать, побеждать, если не получается убедить… Ей знакома эта висцеральная потребность следовать только своим убеждениям – она помогает жить, вибрировать, чувствовать, ощущать. И к черту последствия, потому что запал убежденности – всегда лучше, чем холодный анализ…
– Хорошо, что вы всегда точно знаете, что нужно делать, – зло выдает она, но не ради поддержания разговора, а для того, чтобы прервать вереницу картинок, всплывающих на поверхности памяти. – Все ради любви к сыну, просто потому, что вы – мать. Голос крови! Не смешите меня…
– Ничего я не знаю, – спешит возразить Алин. – У меня не было выбора.
– Неправильный ответ. Выбор есть всегда.
– У вас, конечно же, детей нет.
– С чего вы взяли?
На лице Алин появляется гримаска сомнения: приподнимаются брови, в уголках губ появляются морщинки.
– Считается, что выбор есть всегда, – отвечает она. – Но это глупость, за которую цепляются люди, которые никого не любят, кого пугает даже мысль, что потом можно о чем-то пожалеть. Такие люди, как вы! Я таких терпеть не могу.
– Такие, как я? – оскорбляется Жермен Дэтти. – Что вы под этим подразумеваете, позвольте спросить?
– Люди, которые все и всех критикуют и ведут себя асоциально, – из одного лишь страха выглядеть смешными. Потому что, когда любишь, сочувствуешь или делаешь что-то для другого, всегда есть риск показаться смешным.
Старая гарпия ненадолго замолкает. Эта молодая дурочка начинает серьезно раздражать ее своими дешевыми рассуждениями и идеями, притянутыми за уши. Что ж, если она хочет услышать правду, она ее получит!
– И что мы имеем? Твой сынок стреляет в паренька, едва достигшего совершеннолетия, без предупреждения, под предлогом, что тот пытается смыться. Ты берешь невинных людей в заложники и без малейших колебаний стреляешь в колено бедному парню, который тебе ничего не сделал, – по крайней мере на тот момент. И все это – ради безопасного будущего своего отпрыска! – выдает она, намеренно переходя на «ты», чтобы подчеркнуть свое пренебрежение. – Но это не считается! Это я веду себя асоциально и критикую всех и вся!
Отповедь сочится ядом, и Алин надолго замолкает. Она перебирает в уме все свои беды, все так же глядя на дорогу. Но Жермен Дэтти приберегла напоследок еще одну стрелу.
– Ладно, если бы от всего этого был хоть какой-то толк! Если бы у парня прибавилось мозгов от того, что он научился шпиговать кому-то свинцом спину! Но готова спорить на что угодно: это не помешает ему вышвырнуть тебя на свалку при первой возможности, когда ты станешь ему не нужна!
– Эй, это уже слишком! – вмешивается в разговор Тео. – Если я вам не нравлюсь, так и скажите!
– Это я и пытаюсь сказать, малыш! – гримасничает старуха. – Это я и пытаюсь сказать.
Жестокая откровенность Жермен Дэтти заставляет мать и сына Верду замкнуться в себе. Раздражительная старуха в душе торжествует: ее слова достигли цели. В зеркале заднего вида отражаются глаза Алин, а в них – вопросы, бесконечные вопросы. И ей есть о чем подумать! Те же вопросы задавала себе Жермен, когда все ее непоколебимые убеждения разбились вдребезги. В тот день, когда судьба предъявила счет, который раздавил ее, как рухнувший на голову дом. Когда на поле битвы осталась жизнь, растоптанная в крошки, уносимые всеми четырьмя ветрами…
После такого никто и никогда не встает.
Так случилось и с Жермен Дэтти: она не встала. Та, которая с самого детства привыкла стоять гордо, как пилон, вздымающийся к небу и не поддающийся никаким жизненным бурям. Но настал роковой день, и она согнулась под грузом упреков – поникла и… села.
Чтобы никогда больше не вставать.
