– Я хочу сказать… Мне очень жаль, что с тобой такое случилось.
– С… Спа… Спасибо! – получается у Гийома выговорить.
Между ними повисает молчание, но Камий, которая чувствует себя неловко, спешит его нарушить:
– Я могу что-нибудь для тебя сделать?
Гийом окидывает ее взглядом и молчит. Может ли она что-нибудь для него сделать?
Да.
Могла бы, к примеру, сказать, ждет она от него ребенка или нет. В суровой схватке между силами витальными и тлетворными что восторжествовало – жизнь или смерть? Творение или Разрушение – кто вышел победителем из этой ожесточенной дуэли? Или он пережил все это зря? И если бы она оказалась на его месте и была бы беременна, потеряла бы она ребенка?
Растворяясь в созерцании этой подруги на один вечер, этой маленькой женщины, способной подарить жизнь, Гийом хочет видеть в ней причину, ради которой он прошел через весь этот ужас.
– Ты…
Слова не хотят слетать с губ. Парень сглатывает, его взгляд упирается Камий в живот – цепляется за надежду, которую источает это неповрежденное, в отличие от его собственного, тело. Уж лучше жертва во спасение, чем хаос пустоты…
Когда он поднимает глаза, то встречается взглядом с Камий. Они молча смотрят друг на друга: он – измученный, она – сконфуженная. И девушка снова спешит заговорить.
– Ах, это… – восклицает она, давая понять, что догадалась. – Нет, можешь не беспокоиться! Ложная тревога. Задержка месячных. Я звонила тебе вчера, но никто не брал трубку. Потом я узнала почему…
Голос у нее звонкий, тон – невесомый. Так вспоминают о несущественной детали, о чем-то неважном. Легко, мимоходом… Гийом впитывает информацию, ничем не выдавая своих чувств. Едва заметный кивок – вот и вся реакция.
Потом опускает глаза.
Сама того не зная, Камий только что искалечила его второй раз за сутки. Только на этот раз не тело Гийома кричит от боли, а его душа.
* * *
В номере гостиницы Тома выныривает из нескончаемой дремы. Сознание, опустошенное катаклизмом, разрушившим его жизнь, старается удержаться на плаву в потоке терзающих сердце образов. Он хочет открыть глаза, но боится. Сомневается, что хватит сил посмотреть по сторонам. Чтобы увидеть что? Чтобы найти кого?
Он решается открыть глаза – приподнимает веки, и несколько слезинок бесшумно катятся по щекам.
Комната, в которой он сейчас находится, холодна и безлика. Пустая. Чужая. Совсем как жизнь, куда его катапультировало вчерашними событиями. Исторгло из привычного бытия. Выбросило из повествования. И теперь он – хуже бомжа. Лицо без определенной судьбы…
А ведь он уже привык просыпаться под дочуркин лепет, a fortiōri в субботнее утро, когда не надо вставать на работу. Тома нравилось понежиться под одеялом с женой и ребенком. Может, иногда он и вспоминал с ностальгией времена, когда в уик-энд можно было поспать подольше, но к мягкой тирании детского распорядка так легко приспосабливаешься…
Сегодня утром первым, что он увидел, открыв глаза, были обломки собственной жизни, и тишина не дала ему снова заснуть.
Понадобилось много долгих минут, чтобы собрать силы и сесть на постели, что он в конце концов и сделал: жесты отрывистые, намерение машинальное, тело движется скорее по привычке, чем повинуясь волевому импульсу.
И что теперь?
Внимательнее изучив интерьер, он приходит к выводу, что тот до омерзения напоминает номер, который он снял вчера после полудня и где на считаные мгновения забыл о двух дорогих существах, по которым теперь так сильно скучает. И которые теперь занимают все его мысли… Рассеянный взгляд бухгалтера падает на прикроватный столик. Он протягивает руку и выдвигает ящик. Внутри Библия, она скользит по днищу и останавливается у него перед глазами.
Тома невесело усмехается. Вне всяких сомнений, Господь продолжает его испытывать, и жестоко. Он с благоговением берет этот сборник догм и кладет себе на колени. Какое-то время мрачно созерцает обложку, потом опускает на нее обе ладони. Рассматривает тисненый переплет, переводит взгляд на свои перевязанные запястья, свидетельствующие о ранах, которые он получил по божьей воле. Шрамы от них останутся надолго – и на коже, и в его душе. Божья кара. Безжалостная и немилосердная.
И нет надежды на искупление.
Вчера вечером он несколько раз звонил жене. И сегодня утром тоже. Она не сняла трубку. Осталась глуха к его призывам. Если он ждал снисхождения, отпущения грехов, то зря. Она вынесла приговор, даже не выслушав объяснений, не дав возможности попросить прощения. Отшвырнула, отреклась от него, отняла всякую надежду.
И в этот момент Тома кажется, что он заслуживает бóльшего презрения, чем последний подонок, и что именно так к нему и относятся. Как к ничтожеству, которое хуже дерьма. Нечто, ставшее ненужным, – с истрепавшимися бинтами на запястьях, обгаженными штанами, щетиной на подбородке в тех местах, которые он обычно подбривает, и с темными кругами под глазами, подчеркивающими угрюмость взгляда.
«Можно подумать, ты вены себе вскрыть пытался!»
Голос Софи Шене звучит в голове, перекривляемый мириадами глумливых чертенят. Сидя на кровати с Библией на коленях и вытянутыми вдоль тела руками, он напоминает героя картины Эдварда Хоппера.
И вдруг он медленно встает, прижимает книгу к сердцу и направляется к окну. Распахивает обе створки и смотрит вниз.
Пять этажей между ним и тротуаром.
Кажется, это так просто…
Забыться на секунду. Не насиловать себя, а просто отпустить. Отдаться головокружению. Сложить оружие. Уронить…
Глядя перед собой невидящими глазами, Тома наклоняется ниже.
Делает глубокий вдох.
И широким жестом швыряет Библию в пустоту.
Падая, томик открывается – на мгновение, как птица, расправившая крылья. Словно застывает в невесомости на долю секунды, как будто хочет взлететь. И тут же, схваченный безжалостной гравитацией, кубарем летит вдоль стены вниз и жалобно распластывается на земле.
* * *
Время близится к обеду, когда Жермен привозят наконец домой. Представители сил правопорядка долго беседовали с пожилой дамой, и как бы та ни пыталась приуменьшить серьезность проступков Алисии Вилер и Тео, она не уверена, что получилось хоть немного облегчить тяжкую ношу, которая давит сейчас им на плечи.
Ночь была трудной, и поспать ей позволили всего пару часов между изнурительным допросом и навязчивыми приставаниями сотрудников психологической службы помощи жертвам насилия (которых она с пренебрежением отправила восвояси), так что в свою квартиру Жермен Дэтти попала около полудня.
И оказалось, что там ее ждет дочка. И инвалидная коляска тоже, целая и невредимая.
Видя, что мать передвигается без всякой поддержки, Астрид удивленно вскидывает брови.
