Катя обиженно отвернулась.
– Ладно, вернемся к нашим баранам… то бишь индюкам. Возьмем в среднем по двадцать гривен, как опт, хотя это и дешево. Индюк каким весом вырастает?
– Да не знаю я! Я пошла, у меня работа!
– Кать, стой… ладно… больше не буду. Хочешь, ешь свои сосиски. Ты в столбик умножать умеешь?
– Я на мобильнике умею, – буркнула старлей Скрипковская.
– Скажем, три килограмма…
– Это мелкий какой-то, – с сомнением в голосе проговорил Лысенко. – У меня кот – почти пять… а индюки дядькины всегда крупнее!
– Хорошо, пускай и индюк пять будет. Пять кило на сто индюков… это сколько?
– Я и без калькулятора скажу. Пятьсот.
– Ага. А пятьсот на двадцать?
– Десять тысяч, – сообщила Катерина.
– Пять месячных зарплат, – подытожил Бурсевич. – Сдохло за здорово живешь! А осталось сколько? Пять тысяч? Пять тысяч да на пять… да на двадцать… ого! Да ты что, Игорек! Бросать все надо и к индюкам ехать! Пока все не передохли! Сопли им вытирать, жопу мыть, сказки на ночь читать! Какое там пиво! Какая там работа! Чистоплюи! Индюки им не нравятся! По сто гривен за штуку! Это еще и дешево! Нет такой цены даже на опте, точно вам говорю! А вы тут индюками брезгуете… – Бурсевич в прострации от озвученных цифр причислил к недовольным и Катерину. – А за копейки пахать как папа Карло и фитили получать каждую неделю вам нравится?! Чистая работа, на природе, опять-таки дом свой, машина своя…
– Чего вы тут шумите? – в кабинет заглянул озабоченный Сашка Бухин. – Кать, тебя ищу, поехали, у нас труп…
* * *
– Когда нашли? – шепотом спросила незнакомая, похожая на студентку-третьекурсницу худенькая следачка с круглыми испуганными глазами, только что прибывшая на место происшествия.
Катя с удовольствием уступила девочке участок у трупа, на пятачке меж старых дубов, обвязанных полосатыми полиэтиленовыми лентами, шелестящими под ветерком.
– Утром рано. Парень с собакой гулял, он ее и обнаружил.
– Парень? – переспросила следовательша.
– Собака его. Ну, кобель. А он потом милицию вызвал. Парень, а не кобель. Я понятно изъясняюсь?
– Нет… то есть да, я сориентироваться просто хочу…
– Вы следствие будете вести?
– Я не знаю…
Девица своей беспомощностью раздражала Катю донельзя. То ли дело такие асы следственного дела, как та же Сорокина, не к ночи будь помянута… тьфу-тьфу-тьфу… но профессионал же! Не то что эта мямля: не зна-а-аю…
– Саш, – недовольно сказала Катя напарнику, – ты девочке помоги, что ли. Она, похоже, растерялась, даже первоначальные следственные действия вспомнить не может.
– Ага, – бодро согласился старлей Бухин, как будто Катя была его вышестоящим начальством. – Щас проведу инструктаж!
Катя только вздохнула, радуясь рвению друга. Сама она, только глянув на труп, поняла, что домой пораньше, как было клятвенно обещано Тиму, она сегодня вряд ли попадет. А все эта копуша из прокуратуры, которая ничего толком не умеет и смотрит Сашке Бухину в рот! Благодаря ей они точно проторчат посреди парка, который больше походит на лес, до самого что ни на есть вечера. А может, и до ночи…
– Тут ситуация очень сложная! – плачущим голосом сказала следовательша за ее спиной.
Катя обернулась, не додумав какую-то очень важную личную мысль и оторвавшись от созерцания фотографа, бойко сновавшего вокруг трупа и то и дело щелкавшего аппаратом.
– А вы попробуйте сразу дать криминалистическую характеристику. Что вы видите?
– Убийство, – убитым голосом доложила следачка Бухину.
– Как вас зовут?
– Марина.
– Мариночка, вы пока постарайтесь обнаружить доказательства…
– Так затоптали же все! Этот, с собакой который, наверняка здесь ходил, потом мальчишки тоже с собаками ходили, мне уже сказа-а-али… – девочка Марина едва не всхлипнула.
Катя еще раз вздохнула, на этот раз раздраженно, а Бухин, закаленный общением со своими близнецами, терпеливо продолжил:
– Ну, вы пока установите хотя бы, что труп обнаружен на месте совершения преступления.
– Вы так считаете?
– Мариночка, я так не считаю…
– Тогда что мне писать? Что ее убили в другом месте?
– Мариночка, это вы сами должны решать. Вы же следователь… у вас какие дела в производстве?
– Кражи… четыре… хулиганство и… подростки трудные! Очень трудные подростки, понимаете?.. и еще хулиганство… а убийство я не вела… я не знаю… я стажер только… просто дежурная сегодня была!
«Все дежурными когда-нибудь бывают, – подумал Бухин, – но лучше бы сегодня дежурил кто-нибудь другой. Пусть бы та же Сорокина». Однако делать было нечего. Эта Марина была такой потерянной, что ему даже стало ее жалко.
– Ну, вы выясните для начала, мог ли убийца поджидать жертву где-нибудь неподалеку или он, может быть, шел за ней? – Бухин продолжал кидать утопающей спасательные круги, словно добросердечный преподаватель, желающий поставить милой студентке по трудному предмету хотя бы тройку.
– Так мне что, следы искать?..
– Следы мы сами сейчас искать будем! – не выдержав, вмешалась Катя.
– А… очень хорошо… – с видимым облегчением перевела дух следователь.
– А вы посмотрите на труп. Как выглядит странгуляционная борозда?
– Сплошная, замкнутая, горизонтальная… – дрожащим голосом доложила Марина, видимо признав Катерину здесь главной.
– Еще что можете сказать? Какая борозда на вид?
– Я забыла… как это называется…
– Сухая, – милосердно подсказал Бухин.
Катя неодобрительно на него покосилась и продолжила терзать бедную Марину:
– О чем это говорит?
– ?..
– Что душили проволокой, синтетическим шнурком либо веревкой!
Марина только вздохнула.
– На каком уровне странгуляционная борозда? – допытывалась Катя.
– На уровне щитовидного хряща…
– О чем это говорит?
– Что ее задушили…
– Это и ежу понято, что ее задушили, а не застрелили из арбалета! – сказала Катя. – Это говорит о том, что убийца затягивал петлю сзади!
Марина пискнула что-то нечленораздельное, а Бухин начал читать ей подробную лекцию об обязанностях следователя.
Должно быть, Катя уже забыла, как сама когда-то растерялась при виде трупа, потому что ей было совершенно не жаль эту бестолковую Марину, которая занималась хулиганствами и трудными подростками. А вот убитую, примерно свою ровесницу, она, несомненно, жалела. Насильственная смерть – вообще страшная штука. Недаром в церкви несвоевременную кончину человека называют «наглой смертью». Даже в молитве есть: «…и наглая смерть не похитит мя неготового…» Да, одни не готовы к смерти, а другие – к жизни. Вернее – к переменам в жизни. Утром Тим снова намекал на что-то такое… наверняка вечером опять захочет поговорить о семье, о детях, другой работе… Вот она – ее работа… зрелище, скажем прямо, неприглядное. Может, в чем-то Тим и прав?
