Удары судьбы он принимал со стоицизмом и – по крайней мере внешне – с определенным равнодушием. Его повседневная жизнь отнюдь не была радужной: обстановка в доме его родителей не отличалась уютом и душевным теплом. Ему приходилось уворачиваться от ударов пьяного отца и – в силу своего юного возраста – быть беспомощным свидетелем насилия, которое отец чинил над матерью, работавшей в поте лица ради того, чтобы вырастить сына в соответствии со своими представлениями о хорошем воспитании. Сосо любил свою заботливую мать (у которой не было на белом свете никого, кроме единственного сына), пусть даже она тоже иногда его била и в целом относилась к нему порой очень сурово. Он уважал ее, хотя она не имела никакого образования и умела разговаривать только на грузинском языке. Как-то раз, защищая ее, он кинул в своего отца нож. Бесо тут же набросился на него, и спасти мальчика от жестокого избиения удалось лишь подоспевшим соседям, которые затем тайком приютили его у себя на несколько дней
[12]. Подобное «общение» с отцом выработало у него недоверчивость, настороженность и скрытность, которые станут неизменными чертами его характера на всю оставшуюся жизнь.
Чтобы как-то отвлечься от тяжких событий повседневной жизни, юный Сосо углублялся в чтение книг. Несмотря на присущую ему тягу к реальному и конкретному, он очень любил мечтать. Представляя себя в роли какого-нибудь героического персонажа, он пытался хотя бы на время вырваться из нелегких условий, в которых жил. Поначалу он ограничивался лишь тем, что читал написанные на грузинском языке приключенческие романы, в которых не только описывались социальные драмы и несчастная любовь, но и изображалось в романтической манере сопротивление кавказских народов исполинской России. Сосо особенно запомнилась повесть Александра Казбеги «Отцеубийца». События, описываемые в данном произведении, относятся к эпохе легендарного имама Шамиля, когда кавказские горцы вели борьбу с русскими. В этой повести прославляется мужество и упорство мужчины, которого звали Коба (что означает «неукротимый»); он был объявлен вне закона. Коба был образцовым мстителем за порабощенный народ. Данная романтическая аллегория, воспевающая кавказский патриотизм, по-видимому, очень сильно поразила воображение юного Сосо, и тот, затаив дыхание, читал о боевых подвигах Кобы. Многими годами позднее, начав работать в революционном подполье и оказавшись в 1901 году в городе Батум, он присвоит себе это имя в качестве партийной клички и будет носить его до тех пор, пока – десять лет спустя – не возьмет псевдоним «Сталин».
По окончании обучения в Горийском духовном училище Сосо как лучшего ученика класса рекомендовали для поступления в Тифлисскую духовную семинарию
[13]. Он получил аттестат с отличием. Сосо в это время был худощавым весельчаком спортивного вида, с жгучими черными глазами и длинным носом, и вел себя так, что в нем сразу угадывался независимый и решительный характер. В 1894 году он переехал с матерью в Тифлис, чтобы поступить в семинарию и, претворяя мечту матери в жизнь, стать священником. Он блестяще сдал вступительный экзамен, и в сентябре того же года его зачислили в семинарию в качестве «полупансионера»
[14], без оплаты за обучение. Это было тем более похвально, что в годы своего обучения в Гори Сосо пришлось сменить язык обучения. Когда он поступил в духовное училище, обучение там велось на грузинском языке. Двумя годами позже общенациональным языком стал русский. Переход от одного языка к другому стал для большинства учеников болезненным: тех, кто этому противился, сурово наказывали. Юный Джугашвили, по всей видимости, никак не пострадал в ходе данного испытания одновременно и на лингвистические способности, и на патриотизм. Он проникся теми амбициями, которые пыталась привить ему мать.
Тифлис
В Тифлисской духовной семинарии – самой престижной высшей школе Грузии, в которой преподавалась православная теология, – юного Сосо ждала совсем не такая жизнь, к какой он привык в Гори. Хотя задача данного учебного заведения состояла в подготовке священников, оно стало и своего рода рассадником революционной идеологии в силу царивший в нем репрессивной атмосферы и проводившейся здесь оголтелой русификации. В 60-е и 70-е годы XIX века в семинарии не раз вспыхивали бунты и возникали различные подпольные группы. В воздухе витали политические идеи, подрывавшие феодальные порядки, которые все еще существовали в этом учебном заведении. Великие национальные герои Грузии стали первым «оружием» борьбы за толстыми стенами семинарии. Джугашвили поступил в нее всего лишь через несколько месяцев после последней большой забастовки, парализовавшей деятельность данного учреждения. Он тут же проникся неприязнью к удушливой семинарской атмосфере и вскоре выступил против существующих порядков. В первый год своей учебы в Тифлисе он уже больше не был тем прилежным учеником, который вызывал восхищение у учителей в Гори, и в кондуитном журнале семинарии фигурируют записи о его недисциплинированности и дурном характере – как будто избавление от любящей, но, безусловно, и сдерживающей опеки со стороны матери позволило ему проявить свою истинную сущность. В частности, 21 октября 1894 года надзиратель сделал запись о том, что Иосиф Джугашвили, громко разговаривая и смеясь, мешал своим товарищам спать. Начиная с декабря наказания сыплются на него одно за другим: его то изолируют во время обеда от всех остальных, то заставляют есть в столовой стоя, то помещают на несколько часов в карцер…
Но какие же проступки он совершал? Это были всего лишь детские выходки не очень хорошо воспитанного юноши: он неподобающим образом вел себя в церкви, а именно стоял, опершись на стену; он слишком громко пел в церковном хоре и не реагировал при этом на замечания надзирателя; он терроризировал некоторых из своих товарищей; он опаздывал на утренние молитвы; он нарушал правила внутреннего распорядка семинарии, жизнь в которой текла строго по расписанию – как в казарме; он шумел в столовой; он частенько отсутствовал на занятиях
[15]. Его достижения в учебе в первый год пребывания в семинарии – более чем скромные. Они весьма далеки от тех успехов, которых он достиг в духовном училище в Гори.
С началом нового, 1895 учебного года он тем не менее получает статус «полного пансионера»
[16]. Жизнь в стенах семинарии была для него не очень радостной: кормили там плохо, а спали учащиеся по 20–30 человек в комнате, причем под постоянным надзором. Подобное добровольное заточение, чем-то напоминающее пребывание в тюрьме, казалось ему почти невыносимым. Узкая форменная одежда семинариста его раздражала. Он демонстративно показывал свое нежелание подчиняться существующим порядкам и вел себя все более и более строптиво. Подъем в семь часов, утренняя молитва, завтрак, занятия до двух часов, обед в три часа, перекличка в пять часов, вечерняя молитва, чай, самостоятельные занятия, отбой в десять часов
[17]. Такой – строго расписанный и монотонный – образ жизни навсегда выработал у него аллергию к жесткому распорядку дня.
