В январе 1948 года, когда была, в свою очередь, арестована Анна, она вполголоса спросила себя: «Что за проклятье обрушилось на Аллилуевых»? Ей предъявили обвинение, основанное на показаниях, которые дали под давлением в ходе печально известных допросов Евгения, ее муж и Кира: «Активной участницей антисоветских сборищ и распространительницей всякого рода измышлений о Сталине явилась […] Аллилуева Анна Сергеевна, которая без стыда и совести чернила Сталина за то, что он якобы испортил ей личную жизнь. […] Все окружение Аллилуевой Анны Сергеевны открыто высказывало враждебное отношение к советской власти и руководителям партии и правительства». Анну приговорили к пяти годам тюремного заключения
[390]. Однако она вышла на свободу – как Евгения и многие другие – лишь в апреле 1954 года. Выйти из тюрьмы раньше им не помогли ни амнистия, объявленная 27 марта 1953 года, ни арест Берии в июне того же года. Означало ли это, что Хрущев, как утверждает сын Анны Владимир, был заинтересован в том, чтобы держать как можно дольше за решеткой жертв антисемитской кампании, развернутой в последние годы пребывания Сталина у власти?
[391]
«Почему арестовали моих теток?» – ошеломленно спросила Светлана у своего отца. «Болтали много. Знали слишком много – и болтали слишком много. А это на руку врагам…» – ответил ей Сталин, веря в правильность своей логики и в обоснованность своих подозрений
[392].
Это касалось и Киры, его племянницы, которой Сталину нравилось говорить: «Кирка, в голове дырка, я тебе ничего не скажу» – и которую он приглашал к себе на ужин летом 1939 года в Сочи. Она слишком часто упоминала в разговорах со своими друзьями о смерти своей тети – что являлось темой запретной – и допускала, можно сказать, святотатство, говоря, что ее тетя покончила жизнь самоубийством, тогда как официальная версия смерти Надежды Аллилуевой была совсем другой. Просидев шесть месяцев в тюрьме в Лефортово, Кира отправилась в ссылку в Иваново, где смогла продолжать заниматься театром. Кира получила свободу лишь в 1953 году, после смерти своего выдающегося дяди
[393].
Когда Анна и Евгения вышли из тюрьмы, они были измождены и подавлены морально. Для Анны ее жизнь закончилась. Имея проблемы с психикой, она так и не смогла прийти в себя после долгих лет пребывания в одиночной камере. Она попыталась возобновить свою профессиональную и общественную деятельность, но все закончилось тем, что она попала в больницу для душевнобольных, где и умерла в августе 1964 года, потому что как-то вечером, несмотря на ее протесты, дверь ее комнаты заперли (у нее за долгие годы пребывания в тюрьме выработалась патологическая неприязнь к запертым дверям). Незадолго до своей смерти Анна – измученная, сломавшаяся – защищала своего зятя, не вынося критику в его адрес со стороны Хрущева. «Преувеличивают, у нас всегда все преувеличивают! Теперь все валят на Сталина. А Сталину тоже было сложно, мы-то знаем, что жизнь его была сложной, не так-то все было просто… Сколько он сам по ссылкам сидел, нельзя ведь и этого забывать! Нельзя забывать заслуг!»
[394] И она заявляла это искренне.
Для Евгении все оказалось еще более мучительным. Сталин ведь был человеком, которого она любила, причем любила она его до самого конца. Когда ее дети приехали за ней ко входу в тюрьму, она, едва увидев их, сказала: «Вот видите, Сталин мне все-таки помог». «Он умер больше года назад», – услышала она в ответ.
Его смерть Евгения восприняла как трагедию. Она захотела сразу же отправиться в Кунцево – туда, где он умер, – чтобы предаться воспоминаниям и размышлениям в месте, где Сталин провел последние моменты своей жизни. Она и в самом деле туда поехала. Бродя по опустевшему и ставшему безликим дому, Евгения искала в нем для себя Сталина. Она не стала жить прежней жизнью со своим мужем, а просто посвятила себя детям и внукам. Евгения часто вспоминала о Сталине – мужчине, оставившем в ее жизни неизгладимый след. Она хранила у себя его портрет, с которым не расставалась никогда. Доклад Хрущева вызвал у нее негодование – так же, как и у Анны. «Они все виноваты, все они – Хрущев и прочие, – а валят все на твоего отца», – сказала она Светлане
[395].
Среди ее ближайших родственников никому даже и в голову не приходило, что она угодила за решетку по воле Сталина: они считали, что распоряжение о ее аресте отдал кто-то другой. Для них было чем-то немыслимым обвинять в своих бедах непосредственно Сталина
[396].
Евгения умерла в 1974 году именно в таком расположении духа. Что касается Киры, то она призналась мне, что, несмотря на то, что ей пришлось перенести страдания, и то, что ее дядя был вполне способен на злые и коварные поступки, она его все еще любит
[397].
Единственными, кого из близких родственников Сталина никогда не трогали, были родители его второй жены Нади – Сергей и Ольга Аллилуевы. Сергей умер в июне 1945 года от рака желудка, а Ольга – в 1951 году от сердечного приступа, во время которого она буквально рухнула на пол
[398]. Что касается брата Надежды Федора, то он умер уже после смерти Сталина, в 1955 году.
«Дела»
Едва закончилась война, как Сталин вернулся к политике репрессий. Тучи, предвещавшие очередную волну репрессий, начали сгущаться еще после Сталинградской битвы. Хотя эти репрессии были далеки от масштабов массовых репрессий 1937 года, стало ясно, что недолгая либерализация, имевшая место в начале войны, уже ушла в прошлое. Сталин был способен править страной лишь при помощи насилия, твердо веря в то, что только психическое напряжение и страх являются эффективными рычагами управления людьми. Партии нужно было твердо взять страну в свои руки, чтобы извлечь из населения энергию, необходимую для восстановления народного хозяйства, – точно так же, как ей пришлось использовать людские ресурсы для того, чтобы выиграть войну. Сталину было прекрасно известно о том, как катастрофически отразилась война на экономике, в каком жутком состоянии пребывает страна и насколько реальна опасность возобновления активности националистов различного толка. Отказавшись от плана Маршалла, предусматривавшего иностранный контроль за происходящим внутри СССР, и навлекая на свою страну последствия «холодной войны», начавшейся с применения американцами по отношению к Советскому Союзу «политики сдерживания», Сталин предпочел полагаться только на собственные силы и еще больше изолировать СССР от внешнего мира. Не для того ли, чтобы отвлечь внимание людей от всего этого, были срочно затеяны новые громкие судебные разбирательства – «дела»? Или же, истощившись физически и морально и уже больше не являясь единовластным хозяином, Сталин подвергался манипуляциям со стороны различных людей как раз в тот период, когда уже начиналась борьба за право стать его преемником? В любом случае возникает важный вопрос: был ли он единственным дирижером новой волны репрессий, направленной против тех, кто находился на вершине власти, но затронувшей партийных функционеров и более низкого уровня? Усталость Сталина, его недомогания, долгие отпуска, которые он проводил на Черноморском побережье с конца августа до начала декабря, – не свидетельствовало ли все это о том, что он постепенно утрачивал абсолютную власть? Поскольку он отнюдь не горел желанием подобрать себе преемника, вполне могло получиться так, что он стал жертвой закулисной игры – «дворцовых» интриг, в которых сам он уже не играл первую роль. Но даже если им и манипулировали, только он один мог дать зеленый свет проведению новой «чистки».
