— Что вы скажете об рабби Мазе, об его выдающейся экспертизе? — нетерпеливо спросил репортер.
— Будет вам терзать Владимира Галактионовича, — сказал незаметно подошедший Бонч-Бруевич. — Пойдемте на хоры, скоро начнут.
Голубев тоже поспешил в зал. Проходя мимо огорченного корреспондента, он подумал: «Жаль ты меня не интервьюируешь! Я бы тебе сказал про твоего раввина!» Студента терзала глубокая обида на православных экспертов. Никто из них не оборвал московского раввина Мазе, толковавшего о величайшем человеколюбии и терпимости, сквозивших в каждой строке Талмуда. А вот над евреями-выкрестами, осмелившимися упомянуть о ритуале, эксперты всячески глумились. В качестве свидетеля на суд был вызван престарелый архимандрит Автоном, происходивший из еврейской семьи. «Если бы открылась земля, — восклицал он, — то там нашли бы много костей замученных христиан». Семидесятилетнего старца попросили привести факты. «Вот факт, что евреями в XVI веке был замучен младенец Гавриил, который признан святым», — отвечал он. «А вы были свидетелем этого факта?» — насмешливо спрашивали его. «Святая церковь проповедует», — в отчаянии пытался вразумить богохульников архимандрит. «Вот как!» — откровенно ухмылялся Грузенберг. Но во стократ гаже глумливого инородца был русский, профессор петербургской духовной академии Троицкий, снисходительно разъяснивший, что «умученный от жидов» младенец Гавриил — это святой «третьего или четвертого разряда», унаследованный от униатов. Увы, недуг неверия поразил даже оплот православия!
Розмитальский занял для Голубева стул. Усаживаясь напротив конторки, предназначавшейся для свидетелей, студент подумал, что это место как будто заколдовано злым каббалистом-чернокнижником. Русскому человеку тяжко было говорить перед присяжными, словно чья-то невидимая рука сдавливала горло. Когда Владимир давал показания о результатах своего расследования и упомянул кирпичный завод, он вдруг почувствовал, что ему не повинуется язык. Голова закружилась, и зал суда качнулся набок. Он услышал чей-то испуганный возглас: «Держите его, он падает!» и в следующее мгновение потерял сознание. Очнулся он от резкого запаха нашатырного спирта. «Слава Богу, кажется, приходит в себя», — обрадовался Замысловский. «Не отравили ли его?» — испуганно предположил Шмаков. Немного спустя Голубев продолжил показания, и ему почудилось, что Бейлис разочаровано вздохнул.
Громкий возглас пристава оторвал студента от воспоминаний. Двенадцать присяжных заняли свои места. Они были по-особому сосредоточены и серьезны — сегодня им предстояло вынести вердикт. Председательствующий Болдырев начал с формулировки вопроса для присяжных заседателей:
— Суд предполагает поставить на обсуждение присяжных вопрос в следующей редакции: «Виновен ли подсудимый Менахем-Мендель Тевьев Бейлис в том, что, заранее задумав и согласившись с другими, не обнаруженными следствием лицами, из побуждений религиозного изуверства лишить жизни мальчика Андрея Ющинского…»
Студент едва сдержался, чтобы не выкрикнуть, что все сообщники им установлены, но судебные власти не сумели призвать их к ответу. Он же говорил, что подручным Бейлиса выступал торговец сеном Файвел Шнеерсон — тот самый, которого студент выследил на Кирилловской. Говорили, что его отец служил резником в Любавичах, а родной брат даже был раввином. И вот этот Файвел Шнеерсон, родом из Любавичей, имел нахальство утверждать под присягой, будто никогда не слышал о хасидах. Как оказалось, этот удивительный свидетель не знал ни Андрюшу Ющинского, которого участливо расспрашивал об отце, ни Женю Чеберяка. Ни на один вопрос он не мог внятно ответить — ни о том, какие отношения его связывали с управляющим Дубовиком, ни о том, почему он срочно выписался с кирпичного завода в день убийства. И после этого толкуют о необнаруженных сообщниках Бейлиса!
Болдырев, прочитав вопросы, спросил, имеются ли какие-нибудь возражения.
— Мы просим выделить вопрос о событии, то есть о самом факте преступления, — сказал Замысловский. — Для нас имело бы значение включение тех побуждений, которыми руководствовались преступники.
— Есть ли предложения у защиты? — спросил Болдырев
— Редакция вопроса об убийстве из изуверских побуждений не соответствует требованиям закона. Мы протестуем против данной формулировки, — заявил адвокат Грузенберг.
Болдырев, посоветовавшись с членами суда, объявил, что суд считает необходимым разделить один вопрос на два — о событии преступления и о виновности Бейлиса. Ходатайство же защиты об исключении слов «из побуждений религиозного изуверства» не подлежит удовлетворению. Наконец, вопросы были согласованы, оглашены и скреплены подписью председателя. Оставалось только произнести резюме, в котором председатель обязан был подытожить результаты судебного следствия. Болдырев, глядя на присяжных заседателей поверх пышной бороды, обратился к ним со словами:
— Это дело, как вы сами убедились, господа присяжные заседатели, особенное. В нем имеется масса наносного материала и вам прежде всего необходимо будет в нем разобраться. Здесь говорилось, что могло явиться предположение, что мальчик Андрюша был убит шайкой Веры Чеберяковой…
Голубев подумал, что о Вере Чеберяк на суде говорили едва ли не больше, чем о Бейлисе. Она была польщена всеобщим вниманием к своей особе, держалась бойко, пререкалась с председателем суда. Ее громкий, резкий голос можно было часто услышать в комнате для свидетелей. Студент видел, как Вера подсаживалась к соседям с Лукьяновки, что-то им шептала, советовала, а если с ней не соглашались, грубо бранилась. Однажды она подошла к Голубеву и развязано попросила объяснить, что такое пантомима. На недоуменный вопрос, зачем ей знать, она ответила, что дирекция цирка предложила ей участвовать в пантомиме про убийство Ющинского. «На афишах обещали напечатать: „в главной роли г-жа Чеберякова“. Счастье само в руки плывет, я, может, всегда мечтала актеркой быть» — Вера по-цыгански затрясла грудями и рассмеялась.
Между тем Болдырев продолжал резюме:
— Защита указывала, что был допущен промах — волосы Сингаевского, Рудзинского и Латышева не сравнили с несколькими волосками, найденными на теле Ющинского. Однако прозектор Туфанов определенно установил, что эти волосы были из бороды. Названные же лица бород не носят и не носили…
Голубев глянул на иссиня-черную бороду Бейлиса. Вот уж чья борода подходила по всем статьям, но экспертиза не признала тождества. Чьи же волосы остались в кулачке мальчика? Файфел Шнеерсон безбородый. Не иначе это волосы евреев в странных одеяниях, погнавшихся за Ющинским. Правда, приехавшие из-за границы Ландау и Эттингер были бритыми, но Голубев нисколько не сомневался в том, что на суд явились подставные лица. Долго ли подделать паспорта и отметки о въезде и выезде за границу! Настоящие служители ритуала наверняка посмеиваются себе в бороды где-нибудь в надежном заграничном убежище.
— Что касается ковра из квартиры Веры Чеберяковой, — говорил председатель суда, — ковра, в каковой якобы было завернуто тело мальчика, то защита напрасно удивляется, что этот предмет не приобщен к вещественным доказательствам. Вам здесь очень обстоятельно объяснял прозектор Туфанов, как он исследовал этот ковер. Вспомните, что он рассматривал его через лупу, а все подозрительные места вырезал и исследовал под микроскопом. Никаких следов крови на ковре не оказалось…
