Дочитав свиток, Голубев прислонился плечом к глиняной стене и закрыл глаза, воображая жестокую казнь во всех подробностях. Вот процессию осужденных подводят к плахе. Мастер Святой Справедливости отсекает топором голову изувера и насаживает ее на кол. Бородатая голова мучительно закатывает глаза и беззвучно шевелит толстыми вывороченными губами. Внезапно глаза открываются и изумленно таращатся на студента. Владимир вскрикнул, и в тот же миг голова исчезла из проема пещеры. Он сидел, ничего не понимая, и вдруг сообразил, что какой-то человек с черной всклоченной бородой только что заглядывал в пещеру. Выхватив шпагу, студент выскочил из пещеры. К его удивлению наверху уже брезжил рассвет. Наверное, он провел много времени за переводом, а потом нечаянно задремал. В белесой предрассветной мути можно было разглядеть стволы деревьев. Студент прислушался. Полнейшая тишина. Теперь он уже не знал, был ли человек или ему приснилось?
Пройдя несколько сот шагов, он чуть не свалился в глубокий яр, на другой стороне которого шла глухая деревянная ограда. Голубев спустился вниз, и его ноги увязли в светло-желтой глине, размываемой небольшим ручьем. Перебравшись через овраг, он осмотрел деревянную ограду. Забор был старым, из прогнивших досок, но в одном месте белела свежая заплатка. Студент подтянулся на руках, влез на забор и огляделся. Перед ним примерно в ста саженях торчали две высокие кирпичные трубы. По длинным навесам, под которыми сохли штабеля необожженного кирпича, нетрудно было догадаться, что перед ним довольно большой кирпичный завод. Юноша спрыгнул вниз и оказался на совершенно безлюдной территории. Он прошел мимо одного из длинных навесов, в конце которого была устроена гофманская печь с дюжиной загрузочных отверстий, напоминавших голодные пасти. За гофманской печью находилось приземистое бревенчатое здание. Из крошечного окошка под самой крышей доносилось лошадиное фырканье.
Уже полностью рассвело, но вокруг по-прежнему не было ни души. Ниже по склону зияла огромная яма, на краю которой приютились незаконченные постройки. Очевидно, это было глинище, откуда брали материал для изготовления кирпичей. Голубев обернулся и увидел нечто любопытное. Склон горы был выровнен, и посредине утоптанной круглой площадки торчал столб с поперечным бревном, к которому крепились два больших колеса. «Должно быть, от старинных пушечных лафетов», — подумал студент. Подобные сооружения предназначались для растирания глины и назывались «мяла». В мяло запрягали лошадей, они брели по кругу, лафетные колеса катились по земле и растирали глиняные комья в однородную массу.
Мяло чем-то напоминало карусель на Контрактовой ярмарке. Владимиру захотелось согреться, и он, упершись руками в перекладину, толкнул громоздкое сооружение. Лафетные колеса с трудом сдвинулись с места и медленно покатились. Потом их ход убыстрился, и мяло закрутилось, как настоящая карусель. Юноша повис на перекладине, мимо него медленно проплывали навесы для сушки кирпича. Вдруг краем глаза он увидел человека, вышедшего из-под навеса. Бороздя каблуками мокрую глину, Голубев попытался остановить мяло, но центробежная сила вытолкнула за пределы площадки. Не удержав равновесия на скользкой поверхности, он опрокинулся навзничь и, словно по ледяной горке, подъехал прямо под ноги чернобородого мужчины с суковатой дубиной в руках.
Владимир пружинисто вскочил на ноги, изготовившись для защиты, но человек с дубиной не собирался нападать. Внешностью он был наделен, как любили говорить обитатели черты оседлости, «по образу и подобию Божьему». Крючковатый нос занимал добрую треть лица, испещренного глубокими морщинами. Картину дополняли длинные пейсы. Чернобородый подслеповато щурился из-под очков в тонкой стальной оправе, потом, отбросив дубину, удивленно поднял плечи.
— Я хотел прогнать лукьяновских хлопцев и шо бачу? Взрослый паныч катается на мяле, як малое дите?
— Ты кто такой? — спросил Голубев.
— Хорошенькое дело, кто я такой? Я таки приказчик кирпичного завода. А вот кто такой буде паныч и шо он робит здесь в ранний час? Але паныч высматривает лошадей в конюшне? Таки пусть паныч не беспокоится понапрасну, там не лошади, а хвороба, шо самый бедовый конокрад не позарится.
— Не ты ли заглядывал в пещеру, где нашли тело замученного жидами отрока? — сурово спросил Владимир.
Еврей в ужасе замахал руками.
— Вай мир! Такой молодой, разумный паныч повторяет, прошу прощения, глупости. Я простой человек, святой Торе не обучен, но я знаю, шо никак нельзя загубить чужую душу, да еще, страшно сказать, душу ребенка! Мы, евреи, обожаем детей. Бог за наши страдания наделил нас плодовитостью, я отец пяти детей. У меня сын Пиня, гимназист, такой умный, нет головы светлее в целой империи. Разве я могу желать зла другим родителям? Я много лет живу на Лукьяновке, и спросите людей, обидел ли я кого? Таки вам расскажут, как однажды хоронили одного бедняка и хотели пронести его на кладбище прямой дорогой через яры. Хозяин соседней усадьбы, русский, пусть то заметит себе паныч, не захотел, чтобы гроб несли через его владения, а я дозволил пройти через завод. Потом все дивились, что православный запретил, а жид разрешил.
— Охотно верю. Вы рады похоронам православных! Как это у вас говорится: «Сегодня один, завтра другой!» Ну, да ладно, я до тебя еще доберусь!
Студент недобро посмотрел на еврея-приказчика, выждал, когда тот отвел взор, и только после этого повернулся к нему спиной. Он пересек площадку и уткнулся в ветхий забор. Часть досок была выломана, и студент без труда нашел брешь, которая привела его в соседний сад. За стволами приготовившейся зацвести черешни и голых еще яблонь виднелось какое-то строение. Толстая баба, стоявшая на крыльце с корзиной белья, подозрительно взглянула на студента, кривоногий мужичонка высунулся из окна флигеля и проводил его любопытным взором. Владимир подошел к воротам и уже собирался выйти на улицу, когда услышал звонкие детские голоса. На ступеньках наружной деревянной лестницы, которая вела на второй этаж кирпичного дома, примостились две девчонки, по виду лет восьми-девяти, и мальчишка, чуть старше их возрастом. Девчонки громко зевали, но, увидев испачканный парадный мундир Голубева, сразу оживились и захихикали.
— Ось який гарный паныч! Брудний як порося!
— Я упал с мяла, — пояснил студент, пытаясь отряхнуть мундир.
— Ой, незграбний! Мы вси катаемося на мяле, тильки не падаемо, коли Мендель нас шугае.
При этих словах студент сразу же встрепенулся. Надо бы подробнее расспросить девчонок о порядках на заводе, о подозрительном Менделе. Чем бы их расположить в свою пользу? Пошарив по карманам, он обнаружил несколько мятных конфет и протянул их девочкам. Младшая бойко потянулась к конфетам тоненькой ручонкой, за ней то же самое сделала старшая. Мальчишка не притронулся к угощению.
— Угощайся, Женька, будь ласка! Паныч задарма дае!
Но Женька не поддался на уговоры сестер. Он смотрел на студента злым взглядом исподлобья, словно зверек, готовый искусать протянутую ему руку. Голубев спросил девочек:
— Вкусно?
Они обе заговорили, не прекращая чавкать набитыми ртами:
