— Э, э… вы профессор Сикорский? — с сомнением спросил прокурор.
— Я Игорь Сикорский, а вам, верно, нужен мой отец Иван Алексеевич. Дворник перепутал и направил вас сюда. Я проведу вас к отцу.
Чаплинский, которого подташнивало от клубившихся в сарае выхлопных газов, поспешно устремился к выходу, но Лядов заинтересовался странным сооружением в углу сарая. Стальная рама с натянутыми на ней фортепианными струнами поддерживала две вертикальные трубы, на которых были укреплены винты с деревянными лопастями.
— Что это?
— Геликоптер, род летательного механизма, — пояснил молодой Сикорский.
— Новое слово в воздухоплавании?
— Отнюдь нет! Мысль о таком аппарате впервые встречается более четырехсот лет назад у Леонардо да Винчи. На одном из его рисунков изображен геликоптер с винтами, вращаемыми человеком с помощью рукояток. Геликоптер имеет одно весьма ценное преимущество перед аэропланом: он может взлетать и садиться на крыши домов внутри города, на палубу корабля, на самую небольшую площадку, во двор и так далее; тогда как для аэроплана необходимо иметь большое ровное поле, по крайней мере треть версты в длину и немногим меньше в ширину.
— Неужели эта штука летает?
— Поднимается, но только без пилота. Не улыбайтесь, это громадное достижение. Первый и единственный экземпляр, способный оторвать от земли собственный вес. Впрочем, я в геликоптерах разочаровался, их время еще не пришло. Мое новое детище, — он с гордостью показал на решетчатую конструкцию, напоминавшую положенную на бок этажерку. — Биплан С-4, то есть четвертая модель Сикорского. По поручению киевского общества поощрения воздухоплавания мы собираемся принять участие в перелете Москва-Петербург.
— У вас замечательное увлечение! — похвалил юношу вице-директор и, завидев на его груди значок «Двуглавого орла», добавил. — Вкупе с похвальными патриотическими чувствами!
Выйдя из сарая, молодой Сикоркий бросил восхищенный взгляд на автомобиль, который привез гостей.
— Ого, «Руссо-Балт»! У этой модели подвеска задней оси на трех взаимосвязанных полуэллиптических рессорах, двух продольных и одной поперечной. В двигателе применен алюминиевый сплав. Производство Балтийского вагонного завода. Эх, им бы еще аэропланами заняться!
Когда они вошли в дом, Чаплинский поразился бесчисленным книжным шкафам, занимавшим все комнаты. Такие же книжные шкафы заполняли просторный кабинет, куда их провел сын профессора. Он попрощался и оставил гостей наедине с отцом. Профессор Сикорский был высохшим от возраста старцем с пергаментной коричневой кожей на дряблом морщинистом лице. Он говорил еле слышным, прерывающимся шепотом. Только пронзительные голубые глаза старика сохраняли молодую чистоту и ясность.
— Мы имели удовольствие познакомиться с вашим сыном, — поклонился Лядов.
— А, Игорек! Он всего лишь студент Политехнического института, но уже составил себе имя в воздухоплавании. Он великий труженик. Если мои ассистенты говорили, что у профессора Сикорского сорок восемь часов в сутках, то у Игорька их вдвое больше. Его называют «русским Фарманом», хотя Игорь не любит иностранщины и мечтает строить летательные машины для воздушных просторов нашего Отечества.
Вице-директор любезно заметил, что поражен огромной библиотекой профессора. Сикорский явно оживился и рассказал, что начал собирать книги еще в молодости. Однажды в его комнату забрались воры и украли всю одежду, так что буквально не в чем было выйти на улицу. Он просидел взаперти целую неделю, пока случайно не зашел товарищ и не одолжил свои брюки. И все-таки Сикорский был безмерно счастлив тем, что воры не польстились на его книжные сокровища. Сейчас в его библиотеке сорок тысяч томов по всем отраслям знаний. Под книги, им самим написанные, выделена целая полка. Его труды переведены на все европейские языки, причем монография «Душа ребенка» выдержала четырнадцать изданий.
— Чужая душа, как говорится, потемки, — вздохнул Лядов. — Трудно вам, психиатрам. Чем измерить человеческие чувства?
— А вот этим, — уверенно сказал Сикорский, указывая на небольшой прибор, стоявший на письменном столе. — Это, извольте видеть, сфигмометрический аппарат Рива Риччи, посредством коего измеряют артериальное давление. Есть еще пневмограф для измерения дыхания, динамометр и множество других приспособлений. Душа изъясняется с окружающим миром на языке сосудодвигательных, дыхательных и полигляндулярных экспрессий, которые фиксируются приборами в виде кривых. Смею заверить, что если вы получите известие о производстве в следующий чин, кривая будет иметь одно начертание, если же вас обойдут по службе — кривая изменится. Образные выражения «камень лежит на сердце» или «сердце играет» являются буквально верными и вполне исчисляемыми. Впрочем, сие долгий разговор. Насколько я понимаю, вас, господа, привело ко мне дело Ющинского?
— Возникла версия, что преступление совершил душевнобольной. Нас интересует ваше авторитетное мнение, могло ли такое случится? — спросил Чаплинский.
Профессор отвечал едва слышным голосом, медленно выговаривая каждое слово:
— Теоретически рассуждая, тщательно обдуманное убийство могло быть делом рук параноика, которые в начальный период болезни, как правило, сохраняют ясность ума, память и силу воли. Все это, вместе взятое, обеспечивает им возможность не только создавать, но и обрабатывать свой бред, доводя его до высшей степени отделки, какой не наблюдается при других психозах. Однако это не имеет отношения к данному преступлению, ибо характер нанесенных мальчику ран доказывает, что злодеев было несколько. И в этом я солидарен с профессором Оболонским, производившим вскрытие. Разница лишь в том, что господин декан говорит о двух или трех убийцах, а я пришел к выводу, что их было шестеро.
— Шестеро?! — в один голос воскликнули прокурор и вице-директор
— Как минимум шестеро, — подтвердил профессор, — потому что, судя по техническому совершенству нанесения ран, мальчик удерживался в состоянии абсолютной неподвижности.
После некоторого раздумья Чаплинский высказал предположение:
— Быть может, действовала группа душевнобольных?
Сикорский, едва заметно усмехнувшись в седые с желтоватым отливом усы, пояснил, что данная гипотеза выходит за грань возможного. Вероятность образования сплоченной группы больных с совершенно идентичными душевными расстройствами равна нулю. К тому же раны были нанесены уверенной и спокойной рукой, которая не дрожала от страха и не преувеличивала силы движения под влиянием гнева. Здесь чувствуется почерк людей, выполнявших привычную и рутинную работу.
— Так, так! — встрепенулся Лядов.
— Я давно начал собирать материалы по аналогичным делам, — шептал Сикорский. — Сначала они заинтересовали меня только как тема для монографии, посвященной массовым бредовым состояниям, однако по мере углубления в эту область я делал все более неожиданные и удивительные открытия. Лет десять назад я систематизировал разрозненные факты и… — тихий голос профессора пресекся, но потом он овладел собой и продолжил. — Что скрывать! Я испугался и засунул свои материалы в самый дальний ящик стола. Не хотелось прослыть ретроградом, а то и сумасшедшим. Но нельзя же вечно хранить молчание! Я говорил декану Оболонскому, что нам, старикам, уже нечего бояться — жить осталось совсем ничего. Увы, я не смог его убедить. Не смею его осуждать, но сам молчать не намерен.
