Наследник миллионов сочувствовал прогрессивным идеям и даже состоял в партии народных социалистов, близкой по духу к эсерам, но без их решительности и боевого настроя. Бразуль иногда задавался вопросом, неужели Марголин готов пожертвовать унаследованные капиталы на благо народа или воображает, что при социализме сохранится деление на бедных и богатых. Впрочем, у буржуев свои прихоти. Давал же Савва Морозов деньги на музыкальный театр и революцию. Марголин был не чужд литературному труду и время от времени помещал свои заметки в «Киевской мысли». В редакции газеты они и познакомились. Завидев Бразуля, адвокат радушно пригласил его к своему столику:
— О, Степан Иван! Всегда вам рад!
Он забавно выговаривал имя-отчество журналиста, проглатывая окончание. Репортера это немного коробило и даже казалось, что миллионщик делает это нарочно. Между тем Марголин представил своего соседа по столику, бледного юношу в золотом пенсне.
— Дмитрий Богров, — отрекомендовался тот, протягивая вялую ладонь.
Марголин пояснил, что Дмитрий Григорьевич — внук писателя Богрова, автора «Записок еврея», имевших огромное просветительное значение.
— Меня всегда представляют как внука знаменитого деда. Сам по себе я ничего не значу, — грустно усмехнулся молодой человек, и его верхняя губа еще больше оттопырилась, обнажив передние зубы, похожие на заячьи резцы.
— Откуда такой пессимизм? — запротестовал Марголин. — Впрочем, продолжайте ваше жизнеописание. Господину журналисту, полагаю, тоже будет любопытно узнать, чем живет и дышит современная молодежь.
Богров, лениво ковыряя страсбургский паштет, продолжал свою повесть, прерванную появлением репортера. Он рассказал, что окончил курса наук в Мюнхенском университете. За границей он увлекся трудами Бакунина и Кропоткина. После возвращении в Киев он примкнул к анархистам, но вскоре испытал горькое разочарование. Все произошло именно так, как когда-то предсказывал его дед-писатель, подавший в министерство внутренних дел прожект о выделении одной из отдаленных губерний в распоряжение революционеров, дабы они устроили там жизнь на началах социализма. Автор проекта утверждал, что революционеры вскоре убедятся в никчемности своих идей и сбегут из отведенного им заповедника, а жестокий эксперимент навсегда отвратит Россию от социалистической химеры.
— Анархистское подполье почти полностью состоит из евреев низших классов, — объяснял Богров. — Я для них Митька-буржуй. Эсеры мало от них отличаются. Эсдеки будут посерьезнее, но у них пунктик на партийной дисциплине. Я же чистейшей воды индивидуалист. Зачем мне партия, контролирующая каждый мой шаг. Я сам себе партия.
— Напрасно вы такого мнения о партии эсеров, — не вытерпел Бразуль. — Согласитесь, что в рядах этой партии состоят самые светлые личности современности. Правда, дело Азефа показало, что революционное подполье заполонили провокаторы и полицейские агенты. Кажется, они повсюду.
— Да, вы правы, — грустно усмехнулся Богров.
— Ну-ну, не преувеличивайте, — вмешался адвокат. — Среди нас же нет провокатора! Расскажите лучше о ваших видах на будущее?
— Нет никаких планов. Отец пристроил меня в юридическую консультацию, принадлежащую нашему родственнику, я туда изредка захожу. Живу в квартире родителей, имею бесплатный стол, одежду и сто пятьдесят рублей в месяц на карманные расходы. Сверх того, занят добыванием микроскопического подрядца, который мне обещал устроить знакомый инженер городской управы.
— Извините, Дмитрий Григорьевич, это просто глупо. Кругом такие возможности, за один день сколачиваются миллионные состояния, а вы прозябаете в какой-то консультации. Ну, это дело поправимое. Обещаю пристроить вас к выгодной коммерции.
— Благодарю, только… — юноша вздохнул и посмотрел потухшим взором в сторону буфетной стойки, уставленной закусками. — Знаете, я иной раз сомневаюсь: а надо ли пристраиваться? В сущности, что меня ждет впереди? Бесконечный ряд котлет, который предстоит скушать в течение жизни. Тоскливо и скучно! Хочется выкинуть что-нибудь экстравагантное, чтобы тебя запомнили.
Когда молодой человек откланялся, Марголин покачал головой.
— Видали, каков фрукт! Из хорошей еврейской семьи, дед — знаменитый беллетрист, отец — модный адвокат и счастливый игрок. Богат, образован, ни в чем не знает нужды. А ведь того и гляди пустит себе пулю в лоб. Надо ему подать мысль: уж если он задумал лишить себя жизни, пусть пристрелит какого-нибудь царского сатрапа. Шучу, шучу! — рассмеялся он и приступил к обычным расспросам. — Я только вчера приехал из Одессы. Как дела в Киеве? Что случилось за время моей отлучки?
— Ваш покорный слуга взвалил на свои плечи бремя редактирования «Киевской копейки».
— Зачем вам это нужно? Вы серьезный журналист, а «Копейка» — это желтая газета. Неужели вас привлекает реклама шустовского коньяка или жульнических патентованных лекарств?
«Копейками» называли газеты, рассчитанные на самую невзыскательную публику. Они стоили ровно копейку и издавались в разных городах. Но «Киевская копейка» все же отличалась от периодических изданий подобного рода. С одной стороны, «Киевская копейка» потакала вкусам небогатой публики, печатала сообщения о распродаже товаров по бросовым ценам, принимала объявления от прислуги о приискании мест. С другой стороны, госпожа Прохаско, издательница газеты, дама стареющая, но романтически настроенная, поставила цель просвещать читателей. Недаром её газета имела двойное название «Огни — Киевская копейка». Бразуль попытался объяснить эту разницу Марголину.
— Редакция намеревается выпускать литературное приложение, и вы даже не представляете, сколько молодых талантов обнаружилось в Киеве… На днях я познакомился с Исааком Бобелем, он приехал из Одессы учиться в Коммерческом институте. Имеет необыкновенную способность изображать жизнь Молдованки. Да-да, не смейтесь! Так увлекательно рассказывал о грузчиках и биндюжниках, что я посоветовал ему изложить все это на бумаге и обещал пропечатать в «Огнях». Только ему надо поторопиться. Боюсь, издание прихлопнут за противоправительственное направление.
— В России при нынешнем режиме невозможно начать доброе и нужное дело.
— Арнольд Давидович, у меня припасена сенсационная новость, — понизил голос Бразуль. — Вчера ночью охранка арестовала Менделя Бейлиса.
Адвокат, потягивая вино, равнодушно сказал:
— Бейлис? Вроде бы знакомая фамилия. Кажется, он гешефтфюрер венской фирмы, торгующей накладными бюстами? Ну, здесь ему не Австро-Венгрия, запомнит наши порядки!
— Мендель Бейлис — приказчик кирпичного завода Зайцевых. Его арестовали по подозрению в совершении ритуального убийства.
— Да что вы! — поперхнулся Марголин. — Ну-ка, Степан Иван, введите меня в курс дела. Помнится, с убитым мальчишкой все успокоилось, были арестованы его родственники.
— Их уже отпустили.
— Вот как! Ловко! Знаете, я сейчас поговорю по телефону с двумя-тремя общественными деятелями, а вы не сочтите за труд подождать меня. Закажите тут что-нибудь, — адвокат вытер салфеткой тугие красные губы и быстрыми шагами вышел из буфета.
