«Вот шалава! Сын при смерти, а она…» — подумал Владимир, но вяло и равнодушно. Единственное, чего ему хотелось, так это чтобы в вертепе разврата уважали христианские чувства.
— Наступило время причастить дите, — сказал он.
Вера Чеберяк как будто не слышала его слов, Выгранов тоже промолчал, зато Полищук немедленно откликнулся из своего угла:
— Конечно, пора! Может, он священнику откроется.
Вера Чеберяк нехотя произнесла:
— Хотелось бы приличного батюшку. В нашем приходском, Федоровской церкви, нет иерейского вида — вертлявенький такой, будто дьячок.
— Богу все равно, — наставительно сказал Полищук.
— Ну нет, — заупрямилась Чеберяк. — Я чиновница, и сына моего пусть причащает священник, который из себя видный.
— Шо вы толкуете, просто уши вянут! Любой духовной особе дана власть хоть самого государя причащать, — всплеснул руками сыщик.
— Знаю получше твоего. Только нашего приходского попа в церкви никогда не застать, небось службу уже отбарабанил и с попадьей в гостях прохлаждается.
Голубев прервал их спор.
— Я знаком с достойным пастырем, который священствует неподалеку. Это отец Федор, настоятель Кирилловской церкви.
Студент умолчал о том, что отец Федор Синькевич, будучи одним из руководителей «Двуглавого орла», живо интересовался делом Ющинского.
— Кирилловский настоятель? Поедет ли он на Гору? — засомневалась Вера.
— Я пошлю брата, — пообещал студент.
Вера Чеберяк вытерла рушником пот с лица сына, попробовала его лоб и нехотя согласилась:
— Чего же! Я разве против. Только исповедь, видать, будет глухая. Отходит Женечка, ненаглядный мой, — глухо зарыдала она.
Голубев направился к двери, в коридоре его нагнал Полищук.
— Поскорее везите священника, — зашептал сыщик. — Ох, вертит она! Видали? Едва Женька начинает говорить, она закрывает ему рот поцелуями.
Владимир объяснил брату, что надо срочно привезти отца Федора, и остался на террасе. Студент подумал, что вечерняя служба в Кирилловской церкви уже закончилась. Впрочем, сторож должен впустить брата в прохладную темноту церкви, расписанную безумным Врубелем, туда, где со стены глядит безбородый и безусый Моисей и в ряд шествуют темноглазые и темнолицые пророки, неприятно похожие обликом на Бейлиса и Дубовика. Потом брата пригласят пройти за витые мраморные колонны иконостаса в алтарь, где разоблачается отец Федор. Он, конечно, устал, ехать ему не захочется, тем более что приход чужой, но брат скажет, что исповедоваться будет Женя Чеберяк, приятель Андрюши, и отец Федор, разумеется, согласится.
Видимо, уговаривать отца Федора пришлось довольно долго, или брат не застал его в церкви и вынужден был потратить время на розыски. Полищук уже несколько раз выходил из квартиры со словами, что мальчик вот-вот кончится, а священника все не было. И только когда наступила полная темнота и зажглись керосиновые фонари, на улице послышался цокот копыт. Отец Федор, в лиловой рясе, туго обтягивающей студнеобразную гору живота, грузно поднялся по деревянной лестнице.
— Поправился, сын мой?
— Кажется, батюшка, — отвечал студент, лобызая длань священника. — Я поправился, а мальчик умирает.
— Огорчительно, однако будем уповать на милость Божью, — сказал отец Федор, входя вместе со студентом внутрь, и сразу же определил опытным взглядом: — Дите при смерти. Прошу всех покинуть комнату, пока я не закончу таинство.
— Я мать, я должна быть рядом. Вдруг понадобится помощь, — возразила Вера.
— Оставьте их наедине, — Полищук потянул ее за локоть.
— Отлезь, зараза! — крикнула Чеберяк, и от её громкого возгласа Женя очнулся и болезненно застонал.
— Хорошо, оставайтесь! Только Бога ради не бесчинствуйте у постели умирающего, — взмолился священник.
Все, кроме матери, вышли на террасу. Глядя вниз, Голубев припомнил, как на этой самой лестнице мальчик отказывался от леденцов, и мысленно посетовал: «Эх, Женя, не ту руку ты отталкивал! Меня боялся, а от чужого угощения не уберегся!» Из квартиры донеслись женские причитания:
— Ой, сыночек мой ненаглядный, на кого ты меня покинул!
Все стоящие на террасе сняли головные уборы. Через некоторое время из квартиры вышел отец Федор и смиренно возвестил:
— Душа отрока отошла в мир иной, где несть радостей и печалей. Уповаю, что он обретет покой в селениях праведных, ибо он покинул нашу грешную юдоль, причастившись и совершив все положенные христианину обряды.
Прочитав в глазах сыщиков безмолвный вопрос, он добавил совсем другим, деловитым тоном:
— Перед смертью мальчик ничего не сказал.
Когда священник, поддерживаемый братом Голубева, начал спускаться по лестнице, Владимир тронул его за рукав рясы.
— Святой отец! Вы опасаетесь ненароком выдать тайну исповеди или Женя действительно промолчал?
Отец Федор ответил:
— Перед смертью мальчик пришел в себя и перестал бредить. Когда я причастил его и отошел от кровати, он тихонько позвал: «Батюшка». Я спросил: «Что, дитя мое?» Женя явно хотел поведать о чем-то очень важном, но не решался. Потом он снова впал в забытье и не проронил ни слова до самой кончины.
Глава тринадцатая
Киев усердно готовился к высочайшему визиту. Генерал-губернатор в разговоре с полицмейстером выразил пожелание, чтобы государь остался особенно (сделав ударение на этом слове) доволен посещением города; полицмейстер передал это пожелание приставам, присовокупив: «Сами понимаете, в случае чего с нас строго взыщут»; приставы приказали околоточным надзирателям обеспечить чистоту и порядок; околоточные, уснащая речь непечатными словами, велели городовым взять за жабры дворников, и вот уже третью неделю город вовсю скребли и чистили.
Стараниями городской управы на всех главных улицах исправили мостовую, а домохозяев обязали обновить окраску фасадов, ворот и решеток. Лавочников и владельцев ресторанов по-хорошему попросили подновить вывески и позаботиться об иллюминации, а к тем, кто заартачился, прислали санитарную комиссию, беспощадно штрафовавшую и закрывавшую заведения. Благодаря принятым мерам вывески сияли новыми красками, повсюду висели портреты августейших особ. Над арками дворов по Фундуклеевской улицу были укреплены царские вензеля, а сама улица на всем ее протяжении была украшена флагами.
Фундуклеевская получила свое наименование по фамилии киевского губернатора Фундуклея, одного из чудаковатых «антиков», столь любовно описанных Николаем Лесковым. Но улица не являлась заповедником киевской старины. Покатая Фундуклеевская, вымощенная брусчаткой, с трамвайными путями и проводами над ними, считалась одной из самых современных городских улиц. На ней находились сразу два театра, не считая Анатомического театра на углу с Пироговской улицей. В театре Бергонье раньше давали представления цирковые труппы, а на углу с Большой Владимирской возвышался новый Городской, или Оперный театр. На Фундуклеевской было множество учебных заведений: Мариинская женская гимназия, она же Фундуклеевская; коллегия Галагана, пользовавшаяся правами казенной гимназии; двухклассное городское училище; высшие женские курсы, которые собирались преобразовать в Женский университет имени святой Ольги. Вдоль улицы шли большие доходные дома, первые этажи которых сдавались под кабинеты врачей, адвокатские конторы, модные лавки и кофейни.
