Чаплинского удалось догнать у самой дороги. Прокурор уже садился в автомобиль, когда к нему подскочил Бразуль.
— Минуточку, ваше превосходительство. Я из «Киевской мысли», не согласитесь ли вы сказать несколько слов… — репортер осекся, увидев белые от бешенства глаза прокурора.
Чаплинский отчеканил:
— Несколько слов? Извольте. Это даже лучше, что вы из радикальной газеты. Можете записать мое заявление для прессы. Я всегда считал себя человеком умеренных взглядов, я дерзал сомневаться в правильности указаний господина министра юстиции, а студента Голубева считал глупым мальчишкой. Но вы меня убедили в обратном. Убедили вашей ложью, отравлением главных свидетелей, наконец, сегодняшней фальсификацией улик. Теперь я точно знаю, что существует заговор с целью сбить следствие с верного пути!
Глава четырнадцатая
— Господин статс-секретарь сможет уделить вам не более четверти часа, — предупредил штабс-капитан в мундире с голубым кантом, распахивая дверь перед Чаплинским.
За столом у окна, затененного вековыми деревьями парка, сидел человек, державший в руке гусиное перо, какими давным-давно уже никто не пользовался. Придерживая правую кисть левой, он с усилием, но твердым каллиграфический почерком вывел: «П. Столыпинъ», и только подписав бумагу поднял глаза на вошедшего. Председатель Совета министров, министр внутренних дел, статс-секретарь Петр Аркадьевич Столыпин имел запоминающуюся внешность. Выпуклый лоб казался непропорционально огромным из-за убегавших назад залысин, квадратная борода делала лицо мощным и тяжелым, а победно вздымавшиеся вверх усы свидетельствовали о неукротимой воле. И хотя Чаплинский говорил самому себе, что премьер-министр, в сущности, парвеню, как и все русские аристократы в сравнении с польским рыцарством, что лет триста назад, когда паны Чаплинские были уже кастелянами и подстаростами, предки Столыпина служили всего лишь муромскими городовыми дворянами, он все-таки чувствовал себя не по себе. Припомнив же, что дед Столыпина был наместником Польши, он невольно поклонился ниже приличествующего.
Министр подал для пожатия безжизненную кисть. Прокурору внезапно пришло в голову сравнение, что вот этой полупарализованной рукой (кто-то говорил, что пораненной на дуэли в молодости, а кто-то — что высохшей после неудачного падения с лошади), этими скрюченными пальцами, для которых тяжело стальное перо, Столыпин уверенно держит штурвал государственного корабля. «Правил в бурю, удержит ли в штиль?» — задался вопросом Чаплинский, вглядываясь в глубокую складку, идущую от бровей министра. Несомненно, для Столыпина не прошли даром интриги двора и нападки правых. Первый министр стал слишком независимым, и государь тяготился его опекой. Ходили слухи, что во время последней высочайшей аудиенции Столыпину было прямо сказано, что для него готовится новое назначение — наместником на Кавказ или послом в Париж.
Но пока что Столыпин еще оставался главой правительства, в чьи прямые обязанности входило знать все, достойное внимания государя. Первый министр сразу же осведомился у прокурора:
— Благоволите разъяснить, на основании каких фактов вы доложили его императорскому величеству о том, что убийство мальчика Андрея Ющинского совершено евреями.
Чаплинский похолодел. Эх, напрасно он не придержал язык! Когда к перрону празднично разукрашенного деревянного вокзала подплыл царский поезд, прокурора вдруг охватил безудержный восторг. Едва государь вышел из вагона, все закричали: «Ура!» и еще много раз «Ура! Ура! Ура!», приветствуя государыню и великих княгинь. Слезы умиления навернулись на глазах прокурора при виде прелестной Анастасии в коротеньком, по колено, подростковом платьице, а когда могучий матрос вынес на руках наследника-цесаревича, Чаплинский, никого не стесняясь, зарыдал от счастья. Государь приложился к руке митрополита Киевского и Галицкого Флавиана, потом соизволил принять хлеб-соль и откушать маленький кусочек. Бородатые волостные старшины в парадных свитках с бронзовыми медалями, держали на вытянутых руках еще с дюжину деревянных подносов с караваями.
Начальник края генерал-губернатор Трепов поименно представил государю первых лиц киевской гражданской администрации и судебного ведомства. Каждый из представляемых кратко докладывал о состоянии дел в своем ведомстве, и государь в милостивых выражениях благодарил всех за безукоризненное выполнение служебного долга. Когда дошла очередь до прокурора судебной палаты, Чаплинский, задыхаясь от переполнявших его верноподданнических чувств, воскликнул: «Счастлив доложить вашему императорскому величеству, что волнующее всех киевлян дело Ющинского вполне раскрыто. Убийцей, как и ожидалось, оказался еврей».
Он полагал, что его слов никто, кроме государя, не услышал, но оказалось, что все услышали и тотчас же донесли. Теперь надо было убедить первого министра в обоснованности ритуального обвинения. Тщательно подбирая слова, Чаплинский рассказал о ходе расследования, оттеняя улики против Бейлиса и указывая на ненормальную обстановку вокруг дела.
— Киевская полиция оказалась не на высоте положения, — подытожил он свой доклад. — Достаточно сказать, что накануне высочайшего визита начальник сыскного отделения Мищук оборудовал эпизод, который я не могу квалифицировать иначе, как глумление над правосудием. Осмеливаюсь обратиться к вашему высокопревосходительству с нижайшей просьбой командировать в Киев опытных сыщиков.
— Хорошо, — кивнул министр. — Я лично попрошу заняться этим начальника московской сыскной полиции Кошко. Он виртуозно расследует уголовные дела.
— Осмелюсь доложить вашему высокопревосходительству, что евреи чинят препятствия правосудию. Они склонны к антигосударственной деятельности и идут во главе революционного и террористического движения, не останавливаясь перед самыми кровавыми преступлениями. Вашему высокопревосходительству это известно, увы, лучше, чем кому бы то ни было.
Чаплинский намекал на покушение, произведенное на Аптекарском острове в августе 1906 года, когда трое боевиков из числа эсеров-максималистов взорвали дачу первого министра. Погибли все охранники, посетители министерской приемной, сами покушавшиеся — всего 29 человек, в том числе женщины и дети. Столыпин отделался царапинами, но его дочь Наталья осталась калекой.
О том, что покушавшиеся были евреями, стало известно через несколько минут. На соседней даче случайно гостил председатель Союза русского народа Дубровин, доктор медицины. Он оказал первую помощь раненым и заодно осмотрел трупы террористов, вернее, то немногое, что от них осталось. Одному из бомбистов взрывом снесло всю верхнюю часть туловища до пояса, уцелели только ноги с частью живота в жандармских брюках. Доктор Дубровин полюбопытствовал заглянуть в брюки и наметанным взглядом определил, что бомбист был обрезанным. Когда Столыпин увидел, что ссадины ему промывает вождь черной сотни, он кивнул на трупы боевиков и убежденно сказал: «А все-таки им не сорвать реформ!» Наверное, картины этой кровавой бойни мелькнули в памяти Столыпина, его лицо нахмурилось.
