Прозвенел последний звонок, и Чаплинский прошел в зрительный зал. Кресла перед самой сценой были предназначены для министров, до девятого ряда сидели сплошь генералы. Далее шел широкий проход и начинался десятый ряд, бельэтаж и поднимавшийся на десятисаженную высоту амфитеатр. Зал вмещал полторы тысячи человек, но далеко не все желающие, даже в солидных чинах, попали на спектакль. Было много обиженных, роптавших, что распорядители не учли их верную службу царю и отечеству.
Огромная хрустальная люстра над головой погасла. Оркестр заиграл увертюру, и бархатный занавес медленно разъехался в стороны. Давали «Сказку о царе Салтане» в новой постановке, но прокурора больше интересовало происходящее не на сцене, а в генерал-губернаторской ложе. Государь сидел в глубине аванложи, великие княжны и болгарский царевич у самого барьера, государыня, как шепнули прокурору, почувствовала недомогание и на спектакль не приехала.
В перерыве публика обсуждала спектакль. Многих разочаровало хваленое сопрано госпожи Воронец, специально выписанной из Одессы, зато все восхищались пышными декорациями. После второго акта большинство зрителей направилось в буфет, и лишь Чаплинский одиноко бродил по коридору. В конце коридора показался подполковник Кулябко в сопровождении франта во фраке, которого не пускали в театр из-за надорванного билета. Франт был мрачен, за стеклышками пенсне блестели затравленные, полные тоски глаза. Начальник охранного отделения горячо толковал ему о чем-то, повторяя через слово:
— Прошу вас, голубчик!
Покружив по театру, прокурор вернулся в полутемный зал и увидел киевского губернатора Гирса, беседовавшего со Столыпиным. Рядом с ними, спиной к барьеру оркестровой ямы, стояли граф Потоцкий и прямой как палка, весь в золотом шитье и бриллиантовых звездах старик — министр императорского двора барон Фредерикс. Вдруг мимо прокурора быстро прошел молодой человек, только что разговаривавший с Кулябко. Он почти бежал по проходу, прикрывая правой рукой вырез фрака. «Наглец! Куда он лезет!» — вознегодовал Чаплинский и в следующее мгновение услышал резкий хлопок, стократно усиленный акустикой театрального зала.
Сначала ему показалось, что рухнул балкон. Раздался новый хлопок, и тут только Чаплинский догадался, что резкий звук каким-то образом связан с пробежавшим мимо него фрачником. Никто не мог сообразить, что на их глазах произошло покушение. Казалось, не понимал этого и сам Столыпин. Он положил на барьер фуражку и перчатки, медленно расстегнул пуговицы сюртука и опустил недоумевающий взор на красное пятно, расплывавшееся по белому жилету. Молодой человек стоял в двух шагах от него, запрокинув голову вверх и глядя на хрустальную люстру, словно ожидая, что она погаснет. И только когда Столыпин грузно опустился в кресло и прошептал отчетливо слышные в тишине слова: «Счастлив умереть за царя!», все пришло в движение. Потоцкий и Гирс кинулись помогать раненому. Молодой человек в пенсне попятился назад, отбросил браунинг и побежал по проходу. Но из дверей уже повалила привлеченная шумом публика. Раздался крик: «Держите его!» Кто-то подставил ножку бегущему, схватил его за полу фрака, свалил на пол. Замелькали кулаки.
По креслам, перепрыгивая сразу через два ряда, промчался полковник Спиридович, едва не задев Чаплинского шпорами сапог. Полковник на ходу выхватил саблю и замахнулся полоснуть террориста, но того уже избивали десяток мужчин. Спиридовича оттолкнули в сторону, после чего он встал перед генерал-губернаторской ложей, угрожающе вращая над головой клинком. В людскую кучу, барахтающуюся на полу прохода, врезался жандармский офицер атлетического сложения. Разметав всех, он выхватил из кучи молодого человека во фраке и легко перебросил его в ложу бенуара.
— Немедленно прекратить самосуд, — рявкнул он, перекрывая женский визг.
Тут только Чаплинский опомнился и закричал:
— Пропустите меня! Я прокурор киевской судебной палаты.
— Сюда, ваше превосходительство, — жандарм втащил прокурора в ложу.
— Вы ведь подполковник Иванов-второй, помощник начальника губернского жандармского управления. Доложу начальству о вашей распорядительности, — выдавил из себя запыхавшийся Чаплинский.
Покушавшийся скрючился на маленьком пуфике в глубине ложи. Его фрак был разодран, по лицу сочилась кровь. «Не иначе, били театральными биноклями», — определил прокурор. Он осторожно раздвинул портьеры, высунул голову и увидел государя, появившегося в генерал-губернаторской ложе. Государь был совершенно спокоен, ни один мускул не дрогнул на его прекрасном холодном лице. Поникший в кресле Столыпин поднял руку, благословляя его, но император как будто не видел своего министра. В следующую минуту Столыпина подняли и понесли к выходу. Занавес взвился вверх, оперная труппа грянула «Боже, царя храни!» Артистки на сцене пали на колени, протягивая руки к государю, публика громко зааплодировала народному гимну. Царь с прежним бесстрастным выражением поклонился на две стороны. Полковник Спиридович отсалютовал саблей, раздалось «Ура!», потом по театру покатилась несмолкаемая овация. «Радуются, что государь избежал опасности», — умилился прокурор.
— Надо увести задержанного в безопасное место, — предложил Иванов.
— Да, конечно, — согласился Чаплинский, задергивая портьеру.
Иванов вывел молодого человека из ложи. В коридоре к ним присоединились несколько жандармских офицеров, и под их конвоем арестованный был доставлен в малую курительную, пропахшую табачным дымом. Подполковник обыскал карманы покушавшегося и извлек из них серебряный портсигар и вороненные часы «Омега». Стекло часов было разбито, замершие стрелки показывали 11 часов 4 минуты. В бумажнике оказались золотая пятирублевка, три серебряных рубля и мелочь, но главной находкой был билет в 18-й ряд партера, кресло № 406. Чаплинский подозвал жандармского ротмистра и приказал выяснить, кому выдали билет на это место. Выходя, ротмистр столкнулся с Брандорфом. Его появление было неприятно Чаплинскому, но он ничего не мог поделать, потому что Брандорф, чей перевод уже был решен, формально продолжал числиться прокурором окружного суда. Надо было принять предупредительные меры.
— Итак, представители судебной власти в сборе. Подполковник Иванов, приступайте к допросу, — распорядился Чаплинский.
— Не лучше ли дождаться следователя по важнейшим делам? — предложил Брандорф.
— Завтра допросит ваш Фененко. Дело не терпит отлагательства, надо пользоваться тем, что чины жандармского управления по закону наделены правом осуществлять следственные действия, — возразил Чаплинский.
Подполковник Иванов, положив перед собой лист бумаги, начал допрос.
— Ваше имя, звание?
— Дмитрий Григорьевич Богров, помощник присяжного поверенного.
— Вероисповедание?
— Иудейское.
Чаплинский вздрогнул. Ну, конечно, где были его глаза! Разумеется, перед ним еврей. Бледное лицо, крупные заячьи зубы, черные волнистые волосы. Странно, на парадном спектакле не должно было быть евреев. Однако вот он, типичный иудей, дьявольской хитростью проникший в театр.
