— Так и было. Вера Владимировна встретила меня на улице и стала говорить, будто я у нее отбила кавалера. Я ответила, что считаю ее за сумасшедшую женщину, если она городит подобные гнусности. Тогда она изо всех сил ударила меня по лицу. Это неправда про кавалеров, потому что, судите сами, какие же у меня с ней могли быть общие знакомые. Я вращаюсь среди военных, — гордо подчеркнула свидетельница.
— Так что же в ваших показаниях правда? — спросил Замысловский.
— Все чистая правда!
— Выходит, есть две правды? Вы не усматриваете логического противоречия? Сейчас вы говорите, что ходили к Чеберяковой, а раньше следователю показывали, что этого не было.
— Я была молодая, ничего не знала, могла испугаться, — смутилась девица. — Но сейчас я припоминаю тот случай.
Ее попросили присесть рядом с Верой Чеберяк, но через минуту она вскочила как ошпаренная.
— В чем дело? — Болдырев недоуменно задрал роскошную бороду.
— Господин председатель, примите экстренные меры… Свидетельнице угрожают, — заламывал руки адвокат Зарудный.
— Ой, мамочка! — визжала девица. — Она щиплется! Она мне сказала: «Иди на Крещатик». Я порядочная, не панельная какая-нибудь!
— Пристав, рассадите их, — распорядился Болдырев.
Екатерина Дьяконова продолжала давать показания. По её словам, на следующий день Вера Чеберяк опять пригласила её на ночевку. Она легла на кровать в маленькой комнате. Председатель суда Болдырев, не отрывая взгляда от пышного бюста свидетельницы, пожелал уточнить:
— Вы раздевшись спали?
— Я спала в ботинках, не помню, одетой или нет. Мне ботинки жали, я проснулась и сняла их. Когда я спала, мне представилось, что кто-то стоит. Я нащупала ногой и почувствовало что-то холодное, как труп. Разбудила Веру, но она сказала: «Не обращай внимания, спи».
— Что же, вы и уснули? — поинтересовался прокурор.
— Да уснула, а утром она меня разбудила и сказала: «Пойдем чай пить».
Старшина присяжных робко попросил разрешения задать через господина председателя вопрос, не полюбопытствовала ли свидетельница осмотреть подозрительный мешок, когда пробудилась ото сна?
— Нет, я его не смотрела.
— Почему?
— Не обратила внимания.
Затем белошвейка поведала, что увидела во сне мертвое тело Андрюши Ющинского, завернутое в ковер.
— Приходит ко мне Чеберякова…
— Во сне? — саркастически осведомился прокурор.
— Я ей говорю: «Знаете, мне снился сон, что в ковре завернутым лежал Андрюша в вашей большой комнате». Она говорит: «Пожалуйста, не рассказывай об этом сыщикам. Мне кажется, что у меня будут неприятности. Мне почудилась в окне тень городового. Дурная примета!».
— Тень городового к неприятностям? — под смех зала переспросил прокурор. — Вы утверждаете, что вам известны имена убийц Ющинского. Кто вам их назвал?
— Один человек… мне незнакомый…
— Совсем незнакомый? Тогда будьте любезны опишите его внешность.
— Я не знаю… не разглядела.
— Разговаривали с человеком и не разглядели его лица?
— Он был… в маске.
— Даже так! В маске! И где же вы встретили эту маску?
— Вечером на Брест-Литовском шоссе. Я шла к знакомой, вдруг он ко мне подходит, называет меня по имени и говорит: «Я знаю, что вы бывали у Чеберяковой». Через несколько дней я снова пришла до того же места и опять встретила маску. Он сказал, что Чеберячка арестована, а они хотят пришить сыщика Красовского, полковника Иванова и следователя Фененко, потому как открылось, что хлопчика порезали на фатере Чеберячки.
— Не спросили ли вы: откуда вам все это известно, таинственный незнакомец в маске, и почему вы мне об этом рассказываете на улице?
— Ни, я не спрашивала.
— Маска назвала фамилии убийц?
— Да, он сказал, что резали Сингаевский, Рудзинский и Латышев.
— На предварительном следствии вы наряду с этими фамилиями назвали также Лисунова. Однако он никак не мог быть в квартире Чеберяковой и участвовать в убийстве, потому что как раз в это время находился под стражей.
— Я ошиблась.
— Вы сообщили в виде предположения, что труп Ющинского в течение нескольких дней находился в квартире Чеберяковой, а потом был спрятан в пещере ворами Мандзелевским и Михальчуком?
— Це так!
— Известно ли вам, что указанные лица в это время также содержались под стражей, следовательно, никак не могли вынести труп?
— Я не знала, — потупилась свидетельница.
Председатель, поглаживая окладистую бороду, задал вопрос свидетельнице:
— Скажите, не обращали ли на вас внимание прохожие — вот стоят барышня и человек в маске и разговаривают?
— Он стоял в тени.
— Какая на нем была маска? Вы в маскарад когда-нибудь ездили? Например, на масленице наряжаются в разные физиономии.
— Просто черная маска.
Замысловский задал вопрос свидетельнице, знает ли она жандармского полковника Иванова. Белошвейка утвердительно кивнула головой.
— Вы не были у него агентом?
— Нет. Я просто приходила к нему и рассказывала, что знала.
— И деньги получали?
— Он давал мне на трамвай.
— Сколько давал? Несколько копеек, пять, восемь копеек?
— Почему несколько копеек! — обиженно поджала губы свидетельница. — По три рубля давал, и пять рублей давал.
— Какие сведения вы ему сообщали? Рассказывали о маске?
— Да, рассказывала.
Карабчевский ласково и ободряюще обратился к свидетельнице:
— По поводу маски. Случалось ли вам когда-нибудь видеть людей, которые летают на аэропланах или ездят на мотоциклетах? Вот такого рода на нем был шлем с очками?
— Я не знаю… На нем была черная гладкая маска, — морща узкий лобик, отвечала Дьяконова.
Чаплинский тяжело вздохнул. Он ко всему готовился, но все-таки никак не ожидал, что заезжие знаменитости примутся разыгрывать откровенный фарс. И это лучшие адвокаты России! Ладно бы один только Грузенберг, изо всех сил старающийся вызволить своего соплеменника! Но Зарудный, которого все юристы чтут как сына виднейшего деятеля судебной реформы! Барственный Карабчевский, законодатель Маклаков, вальяжный Григорович-Барский! Все эти велеречивые господа с благородными лицами и учтивыми манерами делают вид, что верят фантасмагорическому повествованию о черной маске, разгуливавшей по киевским улицам. Свидетельница Дьяконова попалась на вранье раз десять, не меньше. Она говорила, что видела у воров в квартире Чеберяк бумагу с проколами, похожую на листки, найденные потом у пещеры. Но когда ей предложили на выбор нескольких вариантов листков с проколами, обвела чернилами отверстия совсем другой формы. Адвокат Грузенберг прокомментировал её ошибку в следующих словах: «Кто же запоминает отверстия, которые еле приметны, круглые они или четырехугольные». Дьяконова утверждала, что обнаруженный на теле Ющинского обрывок материи — это обрывок наволочки, которой убийцы зажимали рот мальчика. Она тотчас же узнала наволочку, поскольку вышивала её вместе с сестрой по заказу Веры Чеберяк. Однако она не смогла воспроизвести вышивку на бумаге и спутала цвета. Впрочем, Грузенберга ничто не могло смутить: «Что из того, что она нарисовала плохо? Ведь, господа присяжные заседатели, мы вообще вещи узнаем не потому, что можем их нарисовать».
