В плохую погоду София проходила через дыру, повесив туфли на шею на перевязанных шнурках. Она говорила, что ее туфли на самом деле подходили ей по размеру и если она их испортит, ей ни за что не найти еще одну такую же пару.
Борис не упоминал ни о немце, ни о Лейкине после того, как они ушли. Он не обращал внимания на то, как расстраивалась из-за этого моя мама, но, когда прошло четыре дня, он остановил меня, когда мы спускались по лестнице, и спросил, собираюсь ли я и дальше притворяться, что ничего не произошло. Я спросил, что он имеет в виду.
– Думаешь, они просто так о тебе забудут? – спросил он. – Ты серьезно хочешь помочиться в пиво тому однорукому немцу?
– Я собирался прийти, – сказал я ему.
– Пытайся хоть иногда не казаться таким тупым, – сказал он. – Это же люди, которые держат кнут. Это люди, которые будут первыми получать всю информацию.
– Какую информацию? – спросил я.
– Любую информацию, которая только появится, – ответил он. – Где будут устраивать облаву, на каких воротах все произойдет, кто будет участвовать, против кого и когда.
– Это я знаю, – сказал я ему.
– Подумай головой, – сказал он.
– Я сказал, что собирался сходить, – сказал я.
– Ну так иди, – сказал он. – Не стой тут со мной.
Но Лейкина не оказалось на месте, и никто не знал, что со мной делать. Мне сказали подождать в коридоре. Это был большой роскошный особняк, поэтому полы были из мрамора. Шаги любого человека эхом отражались от него. Желтая полиция приходила и уходила, но единственным евреем, который представился, оказался чистильщик ботинок, мальчик по имени Айзик. Он присел напротив меня в приемной рядом с несколькими рикшами, которые возили немцев по гетто. Все утро рабочие занимались перевозкой, кажется, целой кухни, а после обеда привезли парикмахерский стул и еще всякие ящики и коробки. Я не завтракал и спросил, нет ли чего поесть, но мне никто не ответил. Еще два раза я подходил спросить, что происходит, и мне приказали ждать. Когда я подошел в четвертый раз, мне сказали прийти на следующий день. Потом когда я спускался по ступенькам, я столкнулся с Лейкиным, который сказал мне вернуться в пятницу.
КОГДА МЫ В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ ПРИШЛИ К «БЕССМЕРТНОЙ ДЫРЕ», перед ней стоял немецкий солдат, а в это время еврей в комбинезоне разгружал ручную тележку, наполненную металлическими листами. В доме по той же стороне была косая крыша со слуховыми окнами, которые закрывали тебя от улицы, и мы поднялись наверх, чтобы посмотреть, что происходит. Эту точку мы нашли неделей раньше. Туда можно было добраться через люк в потолке рабочей подсобки на верхнем этаже. Мы все помещались между слуховыми окнами, и время от времени один из нас мог приглядывать за тем, что происходит внизу.
Рабочий закрывал дырку листами железа и вколачивал в них гвозди для каменной кладки. Его молоток так громко отбивался от металла, что София закрыла уши пальцами.
– Их быстро вытащат, – сказал Борис, присмотревшись. Он курил одну из своих фирменных сигарет. Он собирал их на улице и вставлял в середину булавку, чтобы докуривать до самого конца.
– Такой приятный бриз, – сказала Адина.
Мы остались наверху, чтобы отпраздновать день рождения Софии. Лутек сказал, что ему тоже скоро исполнится тринадцать, и Адина заставила каждого из нас написать Софии записку с пожеланиями и отдать ей в качестве подарка. София прочитала каждую записку, которую ей вручили, после чего сложила их в мешочек, который носила на поясе. В моей было написано: «Ты самый добрый человек из всех, что я знаю» и «Спасибо за то, что делаешь нас счастливее».
Затем пришла очередь наших подарков. Борис подарил ей засахаренные вишни в свертке из газетной бумаги. Лутек презентовал шарф с узором из созвездий. Адина дала ей банку варенья. Я подарил ей миниатюрную черную книжечку, на обложке которой было написано «Мой дневник».
София поблагодарила нас и сказала, что мы все должны обязательно попробовать вишни и что это был один из лучших дней рождения в ее жизни.
– Знаю, в это трудно поверить, – сказала она.
Она рассказала, как когда была совсем маленькой и семья еще жила в хорошей квартире, ее мать запрещала ей играть с другими детьми во дворе, и вместо игр в один из дней рождения ей пришлось довольствоваться тем, что разбрасывать с балкона лоскуты и самодельные игрушки, выкрикивая: «Сюда, дети, держите, это вам!», и потом наблюдать за тем, как они играют. А один из этих детей написал мелом у них на лестничной клетке: «София – сумасшедшая».
– Хороший вышел день рождения, – сказала Адина, после чего спросила, как себя чувствует Сальция, и София сказала, что ей, может быть, стало бы лучше, если бы они придумали, как ее подбодрить. Когда они переезжали в гетто, она не взяла своего любимого мягкого мишку, потому что хоть в семье и не знали, куда направляются, она предчувствовала, что это будет какое-то нехорошее место.
– Ну вот, еще одна чудесная история в день рождения, – наконец сказал Лутек.
– Теперь у нее другой медведь, – сказала она ему.
Адина вспомнила, как ее поймали на прошлый день рождения. Одна полька схватила ее на арийской стороне и стала кричать на всю улицу, что у Адины еврейский нос. София спросила, что случилось потом, и Адина сказала, что никому не было дела до ее носа, и в ответ она спросила: «А какой, по-твоему, нос у тебя? Да ты только посмотри в зеркало!» – и после такого женщина отпустила ее и убежала.
Лутек сказал, что проголодался. София заметила, что теперь после того, как семья доедала суп, ее брат Леон надевал горшок на голову и до блеска вылизывал дно.
Адина сказала, что во Франции люди готовят картошку в масле, а не в воде, и София заметила, что жаренная в масле картошка должна быть невероятно вкусной, а Борис сказал, что, наверное, так оно и есть, но хорошему маслу можно найти применение получше.
Мы с Борисом обернулись и посмотрели на другой край канавы. Еврей в комбинезоне закончил работу, и они с немецким солдатом ушли, и одна из банд уже стояла вокруг дырки. Парень с ломиком поддел стальной лист и оторвал от кирпича, и гвозди отошли очень легко, как и предсказывал Борис. Лист был отогнут, но потом вдруг как по волшебству появились немецкий офицер и трое желтых полицейских. Двое ребят попытались протиснуться в дырку, но вдруг на другой стороне раздались крики и их за ноги втянули обратно. По команде немецкого офицера они все выстроились в шеренгу у стены. У этого офицера не было руки.
– Это тот самый, – сказал Борис.
– Я сам понял, – ответил я.
Витоссек приказал каждому сдать все деньги и, пересчитав их, объявил, что собирается их оштрафовать за контрабанду на эту сумму. Они стояли у стены. Немец заметил старого еврея, который бежал по другой стороне улицы соседнего квартала, и позвал его. Одному из желтых полицейских пришлось переходить на другую сторону, чтобы привести старика. С нашей точки было видно, как трясется еврей.
