– Помолчи, – ответила она. – Просто подвинься.
Она скользнула под одеяло и прижалась ко мне. Обнявшись, мы лежали на двух подстилках под двумя одеялами.
Я уже выдохлась и готова была забыться вечным сном. Но Каролина проявила силу там, где у меня ее не хватило. Она хотела, чтобы я выжила. Она вернула меня к жизни. Тепло наших тел соединилось и согревало нас всю ночь.
Она замолчала. Слезы струились по ее щекам, губы дрожали, дыхание было прерывистое. Кэтрин достала коробку бумажных салфеток и обняла Лену за плечи, пытаясь успокоить.
– Хотите, мы на этом остановимся? – спросила она.
Лена покачала головой.
– Мы выжили. Каждую морозную ночь мы скручивались калачиком, я обхватывала руками и ногами ее прекрасное тело… И мы выжили. Многие не перенесли тех холодных польских ночей. Утром мы просыпались, а кто-то проснуться уже не мог. Иногда мы обнаруживали замерзших детей, их маленькие тельца навеки остались скрюченными.
Обморожение было обычным делом, а его последствия – просто ужасающими. В больнице гетто со смешным запасом медикаментов пытались помочь пострадавшим этой лютой зимой – иногда накладывали повязки, иногда ампутировали конечности, но многие не выживали. Случалось, кто-то выживал, но пальцы так и оставались обмороженными. Благодаря решительности и силе воли Каролины я выжила.
– Она вас согрела.
– Даже больше. Я плохо себя чувствовала и, несмотря на все усилия Каролины меня согреть, все-таки заболела. У меня поднялась температура, ее никак не удавалось сбить. Меня бросало то в холод, то в жар. В итоге мне стало настолько плохо, что я не смогла выйти на работу. В цеху меня прикрывал Давид. Вечером Каролина вернулась домой с чашкой горячего супа.
– Где ты его взяла? – удивилась я.
– Об этом не волнуйся, – ответила она. – Твое дело – поправляться.
Разумеется, я догадалась, что суп она взяла у Зигфрида, поэтому расстроилась. Каждый вечер она приносила мне чашку супа, немного сыра и мяса, а в обеденный перерыв – горячий чай, тост с вареньем и даже кусочек какого-нибудь фрукта. Я понимала, откуда что берется, и умоляла ее не давать Зигфриду никаких обещаний, не компрометировать себя.
– Помолчи, – отвечала она. – Я сама о себе позабочусь.
Тем не менее, несмотря на заботу, которой окружила меня Каролина, температуру сбить не удавалось. Мне стало трудно дышать, начал мучить кашель, глаза покраснели, я судорожно вздрагивала.
Каролина видела, что мне становится все хуже и хуже. Она отправилась в больницу гетто и притащила оттуда врача. Я была вся в поту, когда он меня осматривал. Врач закончил осмотр, встал и, поджав губы, покачал головой, глядя на Каролину.
– У нее воспаление легких, – прошептал он, но я расслышала. – Мне очень жаль, но антибиотиков у нас нет
[30].
На следующий день Каролина не пришла ночевать, вернулась только под утро, встала у кровати, поправила одеяла и помогла мне сесть. Я была в полубредовом состоянии.
– Каролина, где ты была?
– Открывай рот. Будем тебя лечить.
У нее была бутылка с лекарством, и она тут же влила мне в рот столовую ложку. Представляете, что сделали бы нацисты с тем, кто дал антибиотик – фантастика! – еврейке? Наказание – смерть. Но Зигфрид пошел на такой риск ради Каролины, и я тут же поняла, чем ей пришлось пожертвовать ради этого.
Я схватила ее за руку и заплакала:
– Ох, Каролина, что же ты наделала!
– Все хорошо. Обо мне не волнуйся. Принимай лекарство и поправляйся.
Следующей ночью ее опять не было дома. Она вернулась под утро, чтобы дать мне антибиотик. Я заплакала:
– Не делай этого. Я этого не стою.
Она велела мне молчать.
Лекарство помогло. Каролина вылечила меня. Через неделю я достаточно поправилась и смогла вернуться на работу – я была еще слаба, но чувствовала себя значительно лучше. Даже после того, как холода прошли и температура в помещении немного повысилась, мы продолжали спать под одним одеялом, тесно прижавшись друг к другу, – за исключением тех дней, когда Каролина не ночевала дома. Она согревала меня своим телом, а ее доброта и готовность к самопожертвованию согревали мне душу. В самых жутких условиях, в которых только мог существовать человек, Каролина оберегала меня, и благодаря ей я выжила.
Лена подалась вперед:
– Теперь вы понимаете? Понимаете, почему я должна выполнить свое обещание? Никого в своей жизни я так сильно не любила, как ее. Она готова была сделать для меня все. Она спасла мне жизнь. Я перед ней в долгу и собираюсь этот долг вернуть.
Кэтрин кивнула:
– Мы вам в этом поможем.
– С наступлением весны ночи стали теплее, но нам казалось странным спать по одиночке. Мы стали невероятно близки. Для нас было естественно спать вдвоем. Так мы и делали. Мы вместе вошли в 1942 год, и он стал для меня поворотным… Хорошо бы нам прерваться, – сказала Лена. – Я устала, да и вам, вижу, нужно отдохнуть. Продолжим в следующий раз?
– Договорились.
Глава четырнадцатая
– Все готова отдать за мороженое «Роки Роуд», – сказала Кэтрин, сидя в махровом халате на диване.
– А у нас ничего нет? – Лиам предчувствовал самое худшее.
– Если бы у нас что-то осталось, я бы встала и взяла сама.
Лиам вздохнул:
– Кэт, уже одиннадцать вечера. В это время все магазины с мороженым закрыты.
– «Мариано» работает до полуночи.
– «Мариано» – бакалейная лавка.
– Там продается мороженое.
– Кэт…
Она улыбнулась:
– Мне так хочется!
– Это всего лишь миф, который придумали женщины, чтобы манипулировать мужчинами во время беременности.
– Откуда ты знаешь? Ты женщина?
– Женщины заблуждаются. Это уже доказанный факт.
– Хочешь сам вынашивать ребенка?
Лиам вздохнул, пошел в коридор и надел куртку.
– «Мариано» от нас в двадцати минутах езды, – проворчал он.
– Спасибо, дорогой.
* * *
– Я просмотрела медицинские документы Лены, – сообщила Кэтрин мужу, когда тот вернулся.
– Серьезно? И что узнала?
– М-м-м… Это мороженое божественное! Еще одну ложечку, пожалуйста, маленькую ложечку, а потом я все тебе расскажу.
