– О черт, Каролина… И какой срок?
Она прикусила губу:
– Три месяца.
– Зигфрид?
– Я больше ни с кем не была, Лена! – возмутилась Каролина.
– А он знает?
– Не думаю. Когда мы вместе, уже довольно темно.
– А ты не собираешься ему сказать?
– Не знаю. Но если я не избавлюсь от ребенка, то дольше скрывать не смогу.
– А ты собираешься это сделать? Подумываешь прервать беременность?
Губы у Каролины задрожали, на глаза навернулись слезы. Она схватила меня за плечи и встряхнула.
– Я не знаю, Лена! Я не знаю! Я не хочу. Не знаю. Что мне делать?
– Что я могу сказать? Как вы относитесь друг к другу?
– Он уверяет, что любит меня. Постоянно это повторяет.
– Если ты веришь, что он тебя любит, – я имею в виду, по-настоящему любит, что это не просто слова в пылу страсти, – ты должна ему сказать. А если говорить ничего не собираешься, то вы должны прекратить отношения.
– Я не хочу рвать отношения с Зигфридом. Не хочу делать ему больно. Он не поймет. Мы уже вели разговор о совместной жизни после войны. У него есть дом в Баварии.
Для меня это звучало неправдоподобно.
– Он знает, что ты еврейка?
Она кивнула:
– Конечно. Он говорит, что ему все равно. Он любит меня. И уверяет, что его родители тоже меня полюбят.
Меня шокировала сама ситуация. Не то время, не то место, не тот человек – все не то…
– Ты его любишь, Каролина?
– Думаю, что люблю. Я хочу сказать, он хороший парень. Он добрый. Нежный. И очень хорошо ко мне относится. Но, черт побери, Лена, как это все разрешится? Ему запрещено вступать в отношения с еврейкой. Нас могут поймать в любой день. Его могут обвинить в преступлении. Сослать на фронт. Что будет?
У меня не было ответа на эти вопросы. Я понимала, что Каролине нужен совет, утешение, но была потрясена сложившейся ситуацией. Все, что мне оставалось, – это обнять ее. Так мы и стояли, рыдая.
– Я могла бы попросить доктора Голда сделать аборт. Я знаю, что он уже сделал несколько в клинике.
– А ты этого хочешь?
Она покачала головой:
– Нет.
А я думала о том, какая глупость с ее стороны – пытаться сохранить этого ребенка, ведь немцы только что отобрали у родителей тысячу двести детей. Даже если больше никого депортировать не будут, как она сможет в таких условиях воспитать его? А потом меня осенило: посреди кошмара войны Каролина нашла что-то прекрасное, что-то очень человечное. Что можно любить. За что можно цепляться.
– В больнице существует риск заражения во время операции, – твердо сказала я. – Я бы не рекомендовала тебе делать аборт. Лена Грюнберг после аборта умерла. В больнице нет лекарств. На твоем месте я бы оставила ребенка. Кроме того, в ближайшие полгода многое может измениться. Война может закончиться.
Она смахнула слезу с глаза:
– Спасибо, Лена.
Я погладила ее по животу:
– Уже немножко видно. Ты должна или порвать с Зигфридом, или все ему рассказать.
Она кивнула:
– Ты права. Я ему все расскажу.
Глава двадцать четвертая
За апрель и май мы видели несколько депортаций, но отдельно детей больше не высылали. Поскольку было приказано систематически выселять гетто, юденрату велели подавать дополнительные списки на «переселение». Если в список попадало твое имя, это означало, что вся семья должна явиться на рыночную площадь.
Официальное объяснение от нацистов было следующее: построены трудовые лагеря с прекрасным жильем и просторными комнатами для тех, кто хочет работать. Людям говорили, чтобы они взяли свою лучшую одежду и упаковали пожитки в один чемодан на человека. Они велели каждой семье указать свои имя и адрес на боку каждого чемодана. Это делалось для того, чтобы они могли найти свой багаж, когда попадут в лагерь, а если вещи потеряются, то их отправят владельцу.
В глубине души им никто не верил, но даже малюсенькой надежды было достаточно, чтобы заставить людей сложить вещи, выстроиться в очередь и безо всякого сопротивления сесть в вагоны, чтобы переселиться в другой лагерь.
Цех продолжал выпускать шинели и мундиры, и те, кто работал там, были защищены от депортации, но в июне пошли слухи, что к концу года Цех закроют. Не знаю, то ли кто-то из девушек подслушал такие разговоры, то ли объем работы стал уменьшаться, но страх того, что нас закроют, охватил всех. Это была единственная работа для евреев – и единственное, что спасало нас от переселения.
Я уже рассказывала о зимах в гетто, о том, какими они были суровыми и холодными. А лето приносило свои мучения. Представьте тысячи людей, втиснутых в крошечные помещения при одуряющих температурах, когда негде охладиться. Чистая вода – дефицит. Немцы развесили на столбах запрещение использования центрального фонтана и установили знак, что вода заражена тифом. Некоторые все равно ее пили, полагая, что это просто такая тактика, чтобы лишить нас воды. Мы с Каролиной нашли колодец у дома по ту сторону железнодорожных путей, за пределами гетто и глубокой ночью наполняли бутылки.
Насекомые – москиты, мухи, различного рода жуки – в летнюю жару размножались бессчетно. Тех, кто решался, спасаясь от жары, спать на улице, атаковали насекомые. Мелкие грызуны – крысы и мыши – кишмя кишели в гетто и в наших квартирах, особенно в общежитии. Цех с полутора тысячей работников был настоящей «душегубкой». Там установили несколько вентиляторов, чтоб поддерживать производительность, но они мало помогали.
– Минутку, Лена, – сказала Кэтрин. – Вы так и не рассказали, что ответил Зигфрид Каролине, когда она призналась, что беременная. Как он поступил?
– Я просто пытаюсь придерживаться хронологии.
Зигфрида послали отвозить готовые вещи в составе конвоя на север. Он уехал на несколько недель. В тот день, когда он вернулся, Каролина сидела на своем рабочем месте. Он подошел и сказал, что хочет ее видеть. Той ночью она ночевать домой так и не пришла.
На следующий день я увидела ее в перерыв. Каролина подмигнула мне. Поскольку вокруг были другие женщины, единственное, что она сказала:
– Все хорошо. Позже расскажу.
Несколько дней она не приходила ночевать, а когда вернулась, все мне рассказала. На обратном пути Зигфрид заехал домой и сообщил матери, что влюбился в немецкую девушку. И хочет поскорее жениться.
– Немецкую девушку? – уточнила Кэтрин.
– Ну, формально он говорил правду. Хшанув вместе с городами Верхней Силезии еще в 1939 году аннексировала Германия после блицкрига. Поэтому в 1942 году Каролина действительна была немецкой девушкой. И она умела говорить по-немецки. Он решил, что она справится.
