Именно отвращение, потому что фаза раздражения была пройдена уже давно, преломлять хлеб с этим человеком уже давно не хотелось, не говоря о том, чтобы чарку поднимать.
И когда стало из-за него нечем дышать, когда стали посещать ее нехорошие мысли, она набралась духу и сказала ему, что им не по пути отныне, а он даже не растерялся, сказал, что разводу не бывать, и дважды назвал ее дурой, не дорожащей счастием своим неземным. Но она не отступала и первым делом прекратила доступ к телу под лозунгом «врагу – ни пяди родных телес». Он ходил и ныл, не мог взять в толк, что случилось, то орал, то шепотом молил не позорить его.
И внезапно ушел, испарился, уязвленный, даже «прощай!» не прошипел.
Закончился тюремный срок, жизнь без света, исчезла необходимость осторожничать, как Штирлиц, когда ты вынужден прятать от всех лучшую часть души.
Это ведь такая эфемерная субстанция-душа. Ее-то расцвела, а его зачахла: она краем уха слышала, что он пытался снова и снова жениться, и всякий раз неудачно.
А она вышла замуж. Муж был полной, абсолютной противоположностью первому. Не красавец, не умница, не силач, по временам закладывал, а уж как любил бранное словцо да с братанами посидеть по пятницам. Казался тюфяком, а на поверку – кремень, козлиным голосом песни не пел, перед зеркалом не вертелся, носки бросал где попало, ужас просто.
НО ОНА ЕГО ЛЮБИЛА. Его нескладное существо переполняла радость бытия, но он этой радостью не докучал, просто видно было по человеку, что жизнь хороша и жить хорошо. Ей нравилось кормить его, ей нравилось слушать его, а ему нравилось, что ей он, нелепый, нравится.
Если бы кто-нибудь покусился на эту ее жизнь, она бы растоптала покусившегося с выражением мрачной и вместе лихой решимости.
…Она держала трубку, пока ее первый тараторил, и думала, что все то, что связано с ним, было не с ней. Там было болото, сейчас она на вершине, она не знала, что, какие слова говорить, и при этом пусть легкое, но чувство вины за его смятенную жизнь покалывало ее. Не пойди тогда она на поводу… не испортила бы жизнь человеку и чуть было себе. Нашел бы он бабу по себе, да что уж теперь.
В дверь позвонили, это было, она узнала по кашлю, ее горе луковое, суббота, ууа, значит, гад, в подпитии, сейчас получит.
Она положила трубку и побежала отворять. С улыбкой и с бранью про себя.
Без прощальной записки
Я, как и вы (я очень на это надеюсь, потому что меня настораживают люди, на ТАКОЕ не реагирующие), с трудом переношу истории про самоубийство.
Я сильный, выносливый, часто подозрительно счастливый, а эти истории старят меня, пригибают к земле, нарушают дыхание. Эти истории про людей с другого полюса, однажды обнаруживших, что они одни на этом полюсе, даже из строя выходить не надо, надо выйти из жизни, может, ТАМ светло? Мне жаль до глухого и громкого отчаяния этих людей, приученных, нет, принужденных обстоятельствами смотреть вперед с апокалиптическим возмущением и однажды решающих покончись разом и с обстоятельствами, и с возмущением.
В украинской прессе написали, что у повесившихся молодоженов Кирилла Торохтия и Алины Белобрыкиной случился один на двоих личностный кризис. Как по мне, это звучит слишком мелодраматично, чтобы утешить. Ему был 22, ей 24.
Психотерапевты, комментируя эти истории, полные слез, умело микшируют драму и пафос безудержным самовыпячиванием. Между тем, в этой печальной истории что ни деталь, то нож в сердце. Самоубийцы взяли кредит в банке, купили конфеты и веревки и поехали в лес. Потом напишут, что по части самоедства они не знали себе равных, что оба часто говорили, что никому, кроме друг друга, не нужны, жизнь бессмысленна, не хватает на нее душевных сил.
Оба учились в Харьковском политехническом, оба были отличниками, перфекционистами, про рефлексию я написал, у рефлексирующих большие проблемы с коммуникабельностью. Но если парень с младых ногтей был таким, то его юная супруга стала такой, как он, после института, когда неудачи да нелады измочалили. На кафедре физики металлов равных Алине не было по бойкости, о ней не все, но вспоминают как о девочке образцовой жизнерадостности. Каждый день проживала – как песню пропевала.
Проблемы начались, когда родители (все!) выказали категорическое неприятие их отношений. Кирилл взбунтовался, родители на возмущение возмущенно же ответили прекращением денежного вспоможения, это и называется КАТАСТРОФИЧЕСКОЙ нехваткой денег. Алина получила диплом, которого вдохновенно добивалась, но работу не нашла, глаза тускнели, она замкнулась.
Но настоящая депрессия ждала впереди. Они поехали к ее бабушке, в другой город, но и там – ничего. Кирилл подрабатывал, бабушка стала ворчать все громче, дело кончилось ссорой. Они поехали в Крым пытать счастья, но и там…
Мне физически тяжело это писать, потому что эта история не про суицид, нет, про него, конечно, тоже, но во вторую очередь. Это про недолюбленность, про недосказанность, про безлюдье, и этих историй все больше, и когда я пишу, в Москве пасмурно, и почему мне начинает казаться, что небо не прояснится уже никогда?
…Они пошли в лес, погуляли, их видели, они показались людям отстраненными, что ли, шли и шли, держась за руки. А потом их нашли грибники. Два рюкзака, тетрадка с бесстрастным перечнем, кому из близких какие вещи отдать, в списке четыре пункта. Четвертый пункт таков: «Все игрушки мы передаем церкви». Ребята мечтали о детях и при малейшей возможности покупали плюшевых мишек и зайчиков.
Чуть не забыл написать про кредит. Алина и Кирилл взяли в кредит сто долларов.
Бога, может, и нет, но жить надо с уверенностью, что он есть
Он не один такой, для кого религия в нынешнем виде на шкале труднопроницаемости находится в диапазоне между Кафкой и фильмами Сокурова.
Почему Бог дозволил нацистам истребить миллионы людей? Ну ответьте, холера вас возьми, чего ОН не вмешался?!
Почему, рассвирепев, не ухайдокал свинью с усиками, с муравьиным усердием давившую людей, как тараканов? Какого черта так устроено, что несчастья, беды, лишения, напасти насылаются не только на неправедных, отвратных, смердящих, но и на обыкновенного человеческого звания неплохих людей?!
Бог должен отвечать жажде чудесного! Должен или нет?!
Мой товарищ темпераментно костерит теологов, «иезуитски» доказывающих, что без 3ла нет, не будет, не станет Добра, поэтому Зло придумано и существует для равновесия. А вы попробуйте сказать об этом родителям, потерявшим ребенка, и сами узнаете, что такое страх Господень.
Тут теолог может вас срезать, заявить, что праведников мало, очень, и наказания по делу.
Сюжет
Молодых мучает бездонный вопрос: как жить? Они еще не умеют любить ближнее, понимать дальнее, терпеть неизбежное, радоваться вместе со всеми и горевать в одиночку.
Людей уже «поживших» изводит другой вопрос, и он тоже без дна, без берегов, без начала и без конца: как примириться с близящимся небытием?
