Я об этом давно хотел поговорить, хоть с поэтом, хоть с жуликом.
У меня нет никаких иллюзий по поводу телевидения, где дураки с их оголтелостью самовоспроизводятся с упорством прибоя, но у меня особенная политика, раздражающая зашоренных снобов. Она наивна, но уж поверьте, если умеючи ее проводить, эффективна. Я пользуюсь любой, повторяю, ЛЮБОЙ возможностью, чтобы СКАЗАТЬ ХОРОШИЕ СЛОВА.
И я, значит, пошел на канал «Дождь», позиционирующий себя просто и громко – «позитивный», на шоу «Госдеп», ведомое ночным кошмаром телеакадемиков – Ксюшей Собчак.
Обещали знатных и занятных гостей в диапазоне от Невзорова, через националистов, до Гельмана и захватывающую дискуссию, посвященную Вере и поиску себя в жестоком мире. Вот так у нас со всем и во всем: никто никого не готов слушать и слышать, всем кровь будоражат не запахи весны или осени, а только ощущение собственной правоты, очень часто неправой, ложной.
Кульминация
Я знаком и даже товариществую со старшим братом Максима Галкина – Димой. Открыт и доброжелателен, гены такие. У обоих есть четкая установка: никаких скандалов. Это и свойство темперамента, и позиция.
Он мне и говорит: в том, что касается веры, мы с братом очень предупредительные люди, так нас воспитали. Тут дело вот в чем: НЕЛЬЗЯ ОБИЖАТЬ, ГЛУМИТЬСЯ НАД ЛЮДЬМИ ВООБЩЕ, но таково состояние умов и душ, что ВСЕМ ВСЕ РАВНО. Дима при этом вздохнул и сказал, что он, конечно, утрирует, но не очень.
Но никакой бездны, которой стращают те и другие, нет. Если ты обольешь святой водой плохого человека, сатаненка, он: а) не испарится; б) хорошим не станет. Потому что: а) ты не прокурор; б) не наместник Бога, чтобы решать, плохой человек вот этот или нет. Галкин заканчивает пассаж вздохом: «Терпимости не хватает нам…»
Развязка
Религия во все времена в России (и в моей Грузии) выполняла функцию экологическую. Очень многие очень хорошие люди, не в силах справиться с собой и вынести молчания фортуны, мечтали расположить небо к диалогу. Но тут и Гагарин не помог. Человек есть, как бы он ни пыжился, жалок, наг и убог, он самый странный феномен бытия, но религия учит тому, что человек все равно заслуживает любви, а редко ее получает – потому что зарывается, потому что хочет быть вровень, тогда как небо призвано учить смирению.
Эпилог
Люди, которые верят в Бога, никогда Его не видели. Но люди, которые не верят, Его тоже не видели, как они могут отрицать. Они, нигилисты, даже не знают, что не бывает социальных проблем, даже социальные проблемы – это антропологические проблемы, и пусть человек верит, верует, имеет право, побережнее, он ведь хрупкий, как вера в загробную жизнь, которая есть и которой нет.
О российском суде – самом гуманном в мире
Дано: пять трупов подмосковной ночью в городе Ногинск. Спрашивается: человек, который задавил пятерых людей, будучи при этом пьяным до бессознательного состояния – сколько такой человек должен получить лет за решеткой? Моя версия: пожизненное заключение, коль скоро в нашей стране не предусмотрено такой меры наказания, как смертная казнь. Ваша версия, которую вы сегодня услышали: восемь лет колонии.
Я только что написал злую заметку о том, как меня продирает до жути явь, которую вы мне устроили. В этой заметке я провел нехитрые подсчеты. Значит, тварь, которая задавила пятерых людей, исполнила панк-молебен четыре раза, плюс один год ей накинули за то, что она была пьяна.
То есть она спела ту же самую бездарную песню про Богородицу с употреблением той самой фамилии, но при этом при всем, если те, кто спел панк-молебен с употреблением высокой фамилии, просто дуры, то здесь пятеро людей, укрытых во время телевизионных съемок простынями с проступающими на них кровавыми пятнами, «обеспечили» этой твари восемь лет я бы не сказал, что совсем уж худого существования на белом свете. Потому что, если я правильно понимаю, в колонии кормят, и я так понимаю, что кормят регулярно.
Я так понимаю, что суд, который выносит такие решения, – он либо очень веселый суд, либо преступный суд. И самого судью нужно обречь на то, чтобы он рухнул в огонь вечной кары.
У меня нет никаких слов кроме слов матерных, чтобы охарактеризовать то состояние, в котором я нахожусь после оглашения приговора. Мне кажется, что сама эта мразь, тварь, ублюдок в юбке, которая была пьяной, сопротивлялась аресту и отказалась предоставить (об этом свидетельствуют очевидцы) даже аптеку для оказания первой помощи тем, кого она снесла, будучи за рулем, сама она удивилась, потому что, как все такие трусливые твари, потом, когда протрезвела, она сказала: «уж лучше бы я была на их месте». Они все так говорят – ублюдки, уроды, душегубы. Они все говорят: «как я сожалею о содеянном».
Пять человек и восемь лет. Не в силах справиться с этой арифметикой, я просто снабдил ту самую заметку, которую только что отправил в одну московскую редакцию, призывом найти лампадки, или уже запастись ими, чтобы они всегда были под рукой, потому что когда перехватывает горло, и ты не понимаешь, почему за грабеж газетного киоска дают ровно столько, сколько могут дать за убийство человека – я думаю, нам остается только одно: зажечь лампадки и смотреть на этот огонь, желая, чтобы этот маленький огонь для тех людей, которые якобы раскаиваются, превратился в огонь вечной кары. Чтобы они сгорели в этом огне, чтобы они сдохли в этом огне, чтобы они, мучаясь, сдохли.
Но ведь российский суд, как прежде советский, – самый гуманный. Я думаю сегодня праздник для всех правозащитников.
Под холодным небом
Я на то, чтобы приучить вас к состраданию, положил все силы, что мне отпущены, но тусклым голосом вынужден признать, что сражение это я еще не проиграл, но проигрываю, шансов мало.
Я стою на Пушкинской площади и вижу-слышу, как «завивается злая стихия жестокости», и если мы не прекратим съемку прямо сейчас, эта лютая стихия, в которой кроме жестокости еще и ненависть, закружит и меня.
Люди, у которых мне приходится брать интервью, большинство из них, очень похожи на меня тех лет, когда я пребывал под гнетом пубертата. То есть я боялся мира, а защитной реакцией, как водится, выбрал тявканье моськи, пакостил, гадил, хамил, геростратовы славы не боялся, изображал из себя всадника Армагеддона.
Понять, отчего люди так массово радуются чужой беде, почему общение с ними оставляет ощущение ущербности бытия, я не в состоянии.
Я снимал свою авторскую программу и отчетливо понимал: люди злятся, потому что тонут в проблемах и не знают, кому за них предъявить счет.
Что этим людям Гекуба, что этим людям кромешный ураган «Сэнди»? Повод позлорадствовать, возможность придать своим чепуховым фрустрациям исполинский масштаб.
«Так им и надо» – хихикали, шипели мне в микрофон одномерные людишки, при слове «Америка» как с цепи срывающиеся, ассоциативно полагающие чудищем, только и достойным, что страшного конца. Им противна самая мысль о том, что нужно сострадать, сочувствовать, эти смешные и страшные для них слова – из дурацких книг, из чужого словаря, из другого мира. Для этих людей «американский» и «русский, советский, расейский» – антонимы, меж собой симметрию не предполагающие. «Им нет числа, у них другое небо». Под этим небом шипят во все стороны манкурты, которым нет дела до чужой боли, эта категория для них не существует.
