Здесь в изображении Сидония повторяется почти та же характеристика гуннов, как у Клавдиана, но с несколько большими подробностями, относительно их искусственного уродства. Сидоний прямо указывает на гуннский обычай с помощью тесных повязок придавать черепу младенцев неестественную форму, и не одному черепу: вместе с ним нос также получал приплюснутую форму, что сильно безобразило их лица. Он объясняет нам, зачем, с какою целью делалось это безобразие: ради шлема, чтобы шлем сидел плотнее на голове. Любопытно, как отнеслись к этому известию некоторые из тех европейских ученых, которые занимались вопросом о гуннах. Само собой разумеется, что, как скоро безобразие гуннов является неприрожденным качеством, а делом обычая, искусственного уродования, то естественно, что это безобразие не может служить доказательством какой-либо известной народности. Но прежде чем остановиться на подобном вопросе, в европейской историографии по почину Дегина уже сложилось мнение о пришествии гуннов в Европу из монгольских степей с чертами монгольской расы. Не все, однако, ученые видели в них чистых монголов. Некоторые сочли их племенем угро-финским, и это мнение можно назвать господствовавшим доселе в исторической этнографии; другие склоняются к их турецкому или татарскому происхождению. Что же сделал известный французский историк Амеде Тьери в своем сочинении Historr d'Attila et de ses successeurs (Paris. 1856)? Вероятно, чтобы не обидеть ни одну из этих почтенных народностей, он преспокойно уместил их всех трех в гуннском типе. А именно, по его мнению, гунны, во-первых, разделялись на две большие ветви: белую и черную, восточную и западную. Это еще бы ничего, потому что некоторые источники действительно говорят о племени Ефталитов или Белых гуннов. Затем он восточных или белых считает турецко-татарским племенем, а западных или черных - угро-финским. И наконец предполагает, что господствующим верхним классом у них были монголы. Господство сих последних, т. е. монголов, по мнению Тьери, и объясняет нам, почему гунны приплюскивали своим младенцам нос и устроивали им голову клином: они делали это будто бы для того, чтобы походить на свою аристократию, т. е. на монголов. Вот какое объяснение дает нам Тьери; причем прямое указание Сидония на искусственное прилаживание головы к шлему он отвергает как несерьезное. (Т. I, стр. 7-9). И это мнение, руководящееся произвольными предположениями и отрицающее источники, нашло последователей в исторической литературе.
Несколько иначе взглянул на тот же предмет известный петербургский академик Бер в своем трактате о Макрокефалах (Die Makrokephalen im Boden der Krym und Oesterreichs. Memoires de 1'Academie des sciences. VII-е serie. T. II No 6. S.-Ptrb. 1860). Он яснее понял, что раз мы допустим искусственное уродование у гуннов, известное определение их племени на основании безобразной наружности теряет под собою почву и определение это становится очень шатким. А потому Бер и поступил логичнее, чем Тьери: он просто отвергает известие Сидония о повязках, сдавливавших нос и голову. Для этого он старается иначе толковать некоторые места приведенного описания и даже переиначивать самый текст. Например вместо consurgit in arctum massa rotunda consurgit in arcum, т. е.: вместо стесненной или сдавленной головы у него получается какая-то дугообразная, лукообразная или сводообразная голова; что, по его словам, дает нам простое изображение монгольского строения головы. А еще вернее, прибавляет он, вместо consur git in arctum поставить in arcem, т. е. in arcem capitis; выходит, что голова круглою массою поднимается к темени или оканчивается теменем. Затем искусственное придавливание носа у гуннов он отвергает потому, что оно будто бы физически очень затруднительно, да и было не нужно для шлема; так как шлем не надевался ниже глаз. Говоря, что Сидоний в данном случае не заслуживает веры, он указывает на его противоречия о глазах: у гуннов глаз нет, и в то же время они видят мелкие предметы на дне колодца. Но такое толкование некоторых поэтических вольностей, породивших недостаточно точные выражения в описании Сидония, очевидно, вызвано у Бера тою предвзятою мыслию, что у гуннов были природные монгольские черты, а не искусственные, только их напоминающие. Ничто не препятствует предположить, что у гуннов употреблялись шлемы с какими-либо наличниками, ради которых действительно не давали носу принять его надлежащие размеры. Надобно заметить, что Бер не согласен с мнением об угро-финской народности гуннов, а буквально держится Дегиня и называет их чистыми монголами. Он полагает, что они совершенно походили на калмыков, и Сидоний будто неверно понял то, что ему рассказывали об их наружности. Но в той же монографии почтенный ученый сам приводит многие примеры искусственного уродования и сдавливания младенческих черепов повязками у разных народов, - сдавливание, которое до позднейших времен встречалось даже в некоторых местностях Швейцарии и Южной Франции, где никаких монголов история не знает.
С какою же целью гунны так уродовали свою голову и лицо?
Тьери отвергает помянутое выше объяснение Сидония. А между тем это объяснение вполне удовлетворительно. Доказательством тому служат примеры других народов. Некоторые племена кавказских горцев доселе употребляют ту же систему повязок для младенцев, т. е. придают голове их более округлости и несколько коническую форму. И для чего бы вы думали? Для того, чтобы их национальная шапка (папаха) сидела потом плотнее на голове. Если есть народы, которые голову, так сказать, подлаживают к шапке, а не наоборот, то естественно является старание диких, воинственных гуннов подогнать свою голову к шлему, и не только голову, но и нос. Главная ошибка сравнительной исторической этнографии доселе заключалась в том, что наши европейские понятия о мужской красоте она применяла к вопросу о гуннах; тогда как у них самым привлекательным мужчиною был тот, кто убил наибольшее количество неприятелей и кто мог обвешать шею и грудь своего коня пучками волос с кожею, содранною с неприятельских черепов. (Говорю это по сравнению с другими народами тех времен.) У народов диких и воинственных мы нередко встречаем старание придать страшный вид своей наружности, чтобы ужасать неприятелей. Этот обычай еще в нашу эпоху можно было наблюдать, например, у тех американских дикарей, которые уродовали свои лица и устраивали себе из волос и перьев громадные головные уборы. Нечто подобное встречается и у древних германцев в эпоху более раннюю, чем гуннская. У древних европейских народов мы встречаем также примеры татуирования своего тела, скальпирования неприятелей и тому подобные обычаи, свойственные временам диким и воинственным. Очевидно, гунны отличались особым усердием по части уродования своих лиц и придания себе страшного вида, тогда как у более западных европейских народов, и между прочим у готов, подобные обычаи уже давно смягчились или выходили из употребления. Иорнанд между прочим говорит, что те, кто мог бы противостоять им в войне, не выносили их ужасного вида и в страхе обращались в бегство (qu os bello forsitan minime supetabant vultus sui terrore minium pavorem ingerehtes, terribilitate fugabant). Конечно, в этих его словах опять-таки есть доля преувеличения, чтобы несколько оправдать поражение любезных ему готов; однако несомненно и то, что гунны своим искусственным уродством в некоторой степени достигали цели, т. е. одним своим видом наводили страх на неприятеля. Если мы обратимся к вторжениям в Европу действительно туранских народов, каковы угры, печенеги, половцы и наконец татаро-монголы, то не найдем никаких свидетельств, чтобы эти народы поражали европейцев одною своею страшною наружностию. Историческая этнография находила в описании гуннов калмыцкий тип. Но кого же и когда калмыки пугали одним своим видом. Разве детей, а никак не взрослых мужчин, носивших оружие?
