До сих пор это похвальное слово Рюрику Ростиславичу считали какою-то вставкой в Ипатьевском списке, взятой из монастырского летописца. Но, во-первых, заключение свода как-то не вяжется с понятием о вставке. Во-вторых, с какой стати автору или списателю заканчивать свой труд именно похвалой князю Рюрику, если бы не было для того особых побуждений? В-третьих, наконец, это похвальное слово не стоит в летописи чем-то особым; оно имеет некоторую связь и с предыдущим повествованием. Выдубецкий монастырь, очевидно, пользовался особым покровительством и щедротами князя Рюрика. На тесную их связь указывает то обстоятельство, что предшественник Моисея игумен Андреян был духовником Рюрика и возведен им в сан епископа Белгородского (Ипат. лет. под 1190 г.). Построение стены, исполненное художником Милонегом, сопряженное с большими трудностями и издержками, было только наиболее крупным из благодеяний князя Выдубецкому монастырю. По окончании этого дела князь устроил большой пир и трапезу для всей монастырской братии и всех оделил подарками. Если воротимся назад и проследим в Ипатьевском списке все известия о Рюрике, то увидим, с каким почтением и любовью относится летопись к этому князю. Начиная с 1173 года, со времени его возвращения из Новгорода, она тщательно отмечает не только его дела, но и его семейные события; наделяет его эпитетами "благовернаго", "боголюбиваго" и "христолюбиваго". А между тем в действительности Рюрик далеко не был таким добрым князем, каким он здесь изображается. Сам женатый на Половчанке, он иногда дружился с Половцами, и в войнах с соперниками наводил этих дикарей на Русскую землю; позволял им грабить и разорять самый Киев, как это случилось в 1203 году. Хотя летопись оканчивается 1200 годом, но составление ее, вероятно, завершено не в этом году, а несколько позднее, впрочем ранее смерти Рюрика (1215); ибо летопись говорит о нем как о живом лице. На дальнейшее время указывает некоторое забегание вперед. Например, под 1198 годом говорится, что в эту зиму родилась в Вышегороде внучка Рюрика Евфросинья, прозванием Измарагд, из Вышегорода ее отвезли к деду, и она была воспитана в Киеве на Горах (т. е. в Верхнем городе).
Обращаю внимание на следующее место в Похвальном Слове: "Сей же христолюбец Рюрик леты не многы сы, чада прижи себе по плоти; от них же несть время сказанию положити; по духу же паче прозябение в наследье ему быть". Эти довольно темные слова можно толковать в таком смысле: Рюриковы дети по духу своему достойные наследники отца; но о них еще не наступило время начать сказание. Тут может быть заключается намек на окончание летописи.
Итак, весь этот летописный свод не получит ли в наших глазах характер некоторой цельности и некоторого литературного построения, так как повествование о русских князьях в этом своде начинается Рюриком и кончается также Рюриком? Другими словами: насколько такое совпадение есть дело простого случая? Или: имеем ли право предположить, что Выдубецкий монастырь несколько поусердствовал своему благодетелю, выдвигая в летописи на передний план уже существовавший домысел о призвании Варягов, украшенный именем его благодетеля?
Это сопоставление начала и конца летописи, а также сопоставление двух игумнов Выдубецкого монастыря есть наша догадка. Насколько она основательна, может показать более точный анализ русских летописей. Во всяком случае дело идет только о редакциях. Когда бы ни было оттенено в летописном своде сказание о первом Рюрике, в начале XII века или в конце этого века, оно одинаково останется фактом литературным, а не историческим.
Что в промежуток между двумя названными игумнами летопись Киевская велась также не в Печерском монастыре, и на это есть в ней прямой намек. Под 1128 г. сказано: "В се же лето переяша Печеряне церковь св. Димитрия, и нарекоша ю Петра со грехом великим и неправо". Так не мог выразиться печерский летописатель, с чем согласен и г. Погодин (Исслед. и лекции IV, стр. 44). Мы можем полагать, что продолжатель Сильвестра жил там же, т. е. в Выдубецкой обители
[37].
V. Характер летописного дела. Разногласие летописцев по вопросу о Варягах и Руси
Повторять слова о бесстрастии наших летописцев значит повторять положение давно отвергнутое. Представление о летописце как о монахе, заживо погребенном в Киевских пещерах, это представление годится только для поэзии (как Пимен Пушкина). Человек, вполне отрекшийся от мира и углубившийся в себя, не мог знать того, что совершалось на пространстве Русской земли и следить за ее разнообразными событиями. Откуда, например, мог он иметь под руками такие документальные источники, как договор с Греками или договоры междукняжеские? Эти документы хранились при княжеских дворах. Кто мог сообщать ему поучения, послания и вообще грамоты княжеские, подробности битв, дипломатических сношений, советов князей с дружиной, даже помыслы и побуждения того или другого князя? и т. д. Ясно, что все это не могло быть писано без ведома и соизволения самих князей. Сам г. Погодин (Исслед. и лекц. IV стр. 7) указал на официальное значение летописей. Но вообще эта сторона вопроса до сих пор не была достаточно обследована. Слово официальность, конечно, тут не должно быть понимаемо в настоящем его смысле. В наше время официальная литература почти не оставляет самостоятельности и свободы для редакции. Но в те времена еще наивных литературных приемов такой строгой дисциплины не могло быть.
Уже по самому характеру своему, имевшему государственное значение, летопись не могла быть предпринята и исполнена простым смиренным монахом (каким изображают нам Нестора), без благословения игумена и вообще без участия монастырских или церковных властей. Напротив, по всем признакам, летопись вел или сам игумен, или возлагал этот труд на кого-либо из братии, наиболее способного к такому делу; причем, конечно, не оставлял его своим руководством и сообщением материалов. А игумены ближних монастырей, наряду с другими церковными властями, как известно, были вхожи в княжеский дворец, призывались иногда в княжескую думу, участвовали в торжествах, посольствах и т. п. Нет сомнения, что гражданские летописи нередко велись по поручению и под надзором самих князей. Что князья наши были знакомы с летописями, на это встречаем указания в их действиях. Например, они хорошо знали свою родословную, старые счеты с другими княжескими родами, те княжие столы, которые занимали их предки и пр.; что без записей трудно себе представить. Летописное дело в древней Руси, как и всякое книжное дело, конечно, принадлежало духовенству, и началось оно, по всей вероятности, записями при архиерейских кафедрах, а также записями монастырскими. А потом, по образцу византийскому, начались и летописные своды с гражданским характером. Князья необходимо должны были воспользоваться ими для своих и государственных потребностей.
