«Отдай ему эту вещь, что ты жадный такой». Вешать ярлыки и все остальное, что, мне кажется, совершенно неприемлемо. И как быть с такими людьми?
Все мы в одном мире, и очевидно, что мир этот разнообразен. Я не чувствую в себе великого миссионера, который «вылечит» других родителей и приведет их к «свету и истине». Но я могу что-то делать в рамках своей семьи, в профессии, могу писать о чем-то, делиться своими знаниями и опытом. Может, кому-то это поможет, и он станет по-другому относиться к детям, а может, нет.
Сейчас предлагаю «таких людей» оставить в покое и подумать о том, как нам обустроиться в этом неидеальном мире, где ребенку приходится сталкиваться с разными людьми и разными посланиями, в том числе неприемлемыми с точки зрения наших ценностей.
И важно, во-первых, решить, как быть со своим ребенком. Что ему говорить, как на него влиять. Как с ним взаимодействовать в этой ситуации, когда от мира он получает что-то, что нам или ему не нравится. А второе – как нам взаимодействовать с миром. Все равно, пока дети маленькие, большая функция защиты на нас лежит. Но чем дальше, тем больше мы детей отпускаем в этот «опасный мир» в самостоятельное плавание, и они как-то должны справляться со своей тревогой по этому поводу.
Про ребенка и то, как быть, когда он сталкивается с «не тем». Это, конечно, может пугать нас, родителей. Мне, например, от тревожности, бывало, вообще не хотелось водить его ни в садик, ни на площадку. Но «сидеть в домике» – это вообще не имеет отношения к жизни, к детям, и к мальчикам тем более.
Оградить от жизни мы не можем, но можем про жизнь разговаривать.
Про себя я тебе могу сказать: я с Пашей обсуждаю разные вещи, которые меня волнуют. И я понимаю, обсуждая с ним, что меня какие-то «тревожные» ситуации волнуют гораздо больше, чем его.
Конечно, у меня другой опыт, чем у Паши, и я по-другому все воспринимаю. Меня родители не особо защищали, скорее они были на стороне «других людей», чем на моей. То есть я нормальный ребенок нашего поколения, застыженный, воспитанный на родительских мыслях о том, «что люди скажут». Вот эта вся советская и не только советская история. Все ориентировано «на людей», «для людей», не на себя. Главное, чтобы все было чинно, благородно, хорошая девочка улыбалась, «здрасьте», «спасибо». Но мы уже не такие родители, какими были наши. И дети наши другие. Я вижу, что Паша «то, что люди скажут» воспринимает гораздо проще, чем я.
Ты сказала, что в первую очередь обсуждаешь с Пашей, что тебя волнует. Приведи пример.
Когда Паше было 5 лет, он одно время предпочитал в садике играть один. С одной стороны, у меня это вызывало восхищение, потому что я очень долго не могла быть одна. Было ощущение, что вокруг обязательно должны быть люди, я должна быть с людьми, иначе я ощущаю себя брошенной. А он мог быть сам по себе. И это такое качество, которого мне лично не хватало, я завидовала Паше в этом. С другой стороны, я думала, что тут что-то не так, почему он не играет с другими детьми, и это меня беспокоило.
И я начинала расспрашивать его: «Пашуль, а почему ты играешь один?»
Он говорит: «Мама, мне не нравятся их правила».
Я говорю: «А свои ты предлагаешь?»
«Я предлагаю, но они меня не слушаются».
И момент, за которым можно последить: насколько ребенок умеет свое мнение размещать. Но по неподходящим ему правилам он не играет и предпочитает в какие-то моменты быть один. И это уже отличается от моего опыта.
Я продолжаю: «Слушай, а они к тебе не придираются, не говорят, а чего ты?» – «Говорят». – «А ты что?» – «А я говорю, что не хочу так играть». И не играет, находит себе отдельное занятие.
То есть тебя это беспокоит больше, чем его?
Вот именно. Разговаривая, я понимаю, что это про меня история, а не про него. Это моя тревога про то, как же он один, как к нему относятся ребята и как же он такой – не как все. И я могу пойти с этой тревогой к своему психотерапевту и пожаловаться: «Ой, мой мальчик такой особенный, а вдруг его обидят? Страшно-то как!» И конечно, окажется, что это вообще не про «моего мальчика», а про мой страх быть «не такой», мой страх, что я кому-то не понравлюсь, и в конечном счете про мой страх быть самой собой.
Еще пример: про жадность мы с ним примерно в это же время говорили. Потому что он говорил в садике: «А я книжку не дам…»
– Слушай, ну а ты, может быть, ребятам бы вслух почитал (Паша был уже бегло читающий), – начинаю я проталкивать свои социализирующие идеи.
– Я не хочу, я не люблю вслух читать.
– Понятно. А что на это говорят? (Опять волнующий меня вопрос, впитанный с молоком матери.)
– Иногда говорят, что жадный.
– Ну и что?
– Ну, я ж не жадный.
– А кто такой жадный?
– Жадный – это который говорит так: «Я никогда никому ничего ни за что не дам».
– То есть это тот, кто еще грубо говорит?
– Да, жадный резко должен говорить, грубо.
– А ты просто говоришь «не хочу»?
– Да, я просто не хочу, я не жадный.
У человека все в порядке, понимаешь? Он не берет себе этот ярлык «ты жадный», у него другое к себе отношение.
Или как-то Паша приходит, рассказывает:
– Мальчик новый в саду, он обзывается, мне не понравилось.
– Паш, тебе, наверное, было очень обидно?
– Ну да, обидно.
И все, разговор окончен. Но я-то уже в ужасе: «моего ребенка обижают!» Мне надо знать, как обзываются, как обиделся, как не понравилось?
– Пашуль, ну, может, ты расскажешь, как тебе было неприятно, – начинаю я пытать своего ребенка.
– Мам, зачем мне это рассказывать?
– Ну, понимаешь, иногда, бывает, расскажешь и станет легче.
И он на меня смотрит как на идиотку, и я уже чувствую, что все, пора остановиться, но не могу никак. Я все пытаюсь узнать подробности, как именно моего ребенка обидели, я же должна знать про это все!
Конечно, а то это будет травмой на всю жизнь (смеемся).
Да, это будет «травмой на всю жизнь». И конечно, приходит момент, и я понимаю, что он здоровый человек, он уже поделился чем хотел и дальше не хочет рассказывать. Но мне требуется иногда время, чтобы выдохнуть и пойти самой все это пережить, а не вешать свои переживания на него.
Ты описываешь очень знакомую и мне ситуацию. Этот страх нанести своему ребенку непоправимую травму порой превращает меня в параноика!
Я понимаю, что я много из-за собственной тревоги своего рода насилия над Пашей совершала. Я замечала это за собой, я очень тревожная мамаша.
