Глава двадцатая
Дакота смотрела на меня с недовольным видом. Распущенные кудрявые волосы падали ей на плечи. Она раздраженно кусала ногти. Мне очень не понравилось, что она вела себя как старшеклассница. Нет, ее поведение было просто примитивным, да и балетная пачка не делала образ взрослее.
– Что это было? Что с тобой? – спросил я.
Это прозвучало слишком резко, но мне были нужны ответы. В происходящем не было никакого смысла.
Конечно, она сразу заняла оборону и молча уставилась на меня так, словно это я вел себя как ревнивый ребенок. Внезапно взгляд Дакоты смягчился. Она перестала дуться и оперлась рукой на кухонный стол как ни в чем не бывало. Я решил не спускать ей этой выходки.
– Почему ты выгнала подругу Тессы из нашей квартиры?
Дакота окинула меня взглядом. Я понял, что она молчит и тянет время, решая, что сказать.
Наконец через несколько секунд она вздохнула и заговорила:
– Для меня Нора не только подруга Тессы, Лэндон. Она моя соседка по комнате, и я не хочу, чтобы она ошивалась рядом с тобой. Нора – не лучший вариант. И я не позволю ей заарканить тебя. – Помолчала и добавила: – Я не позволю этому случиться.
Я не знал, что было хуже: интонация или ревность и инстинкт собственника, проскользнувшие в ее словах, – но по коже, покалывая, пробежала нервная дрожь, и грудь наполнилась адреналином.
– Во-первых, я не знал, что вы соседки по комнате, меня до сих пор это удивляет. А во-вторых, не тебе решать, кто для меня хорош, а кто не очень, Дакота.
Она побледнела, словно я дал ей пощечину.
– Значит, она действительно тебе нравится! – с искаженным лицом бросила она мне.
С каждой секундой я все больше злился, напряжение между нами росло с каждым ее вдохом.
– Нет. Ну, если честно, я сам не знаю, что к ней чувствую.
Из моего ответа выходило, будто я не хотел говорить правду, но так оно и было на самом деле. Я всегда был откровенным с Дакотой, кроме тех редких случаев, когда лучше было промолчать. Я был совершенно уверен, что не ее дело решать, кому можно меня заарканить.
Дакота пересекла кухню и подошла ко мне; ее блестящая пачка покачивалась в такт шагам.
– Постарайся разобраться с этим, потому что я не хочу, чтобы ты запутался в своих чувствах ко мне, – проговорила она и закатила глаза.
Я узнал эту интонацию, эту настороженность.
– Ладно. Выбрось все это из головы, расслабься. – Она точно знала, что я имел в виду.
Дакота хорошо научилась отключать эмоции, когда боль становилась слишком сильной, и много лет я без устали напоминал, что ей ничто не угрожает и можно ослабить бдительность. Только когда это было неопасно, разумеется. Я всегда хотел ее защитить.
Она вздохнула, признавая поражение.
– В последнее время я много думала о тебе.
– Что именно? – спросил я.
Дакота судорожно сглотнула и закусила нижнюю губу.
– Что я люблю тебя, Лэндон.
Сказала так небрежно, будто не догадывалась, что сказанное развязало узел, давно туго затянутый в моей груди, и наконец облегчило мою боль.
Я не слышал этих слов от Дакоты с тех пор, как переехал в Нью-Йорк. Когда-то они были привычны мне, как звук собственного имени… но не теперь. Сейчас эти три слова свели на нет все мои попытки избавиться от тоски и одиночества, завладевших мной с тех пор, как Дакота меня бросила. Они угрожали разрушить непрочный форт, который я строю с того дня, когда она решила, что я ей больше не нужен.
Эти слова были для меня гораздо важнее, чем она могла себе представить. Сердце было готово выпрыгнуть из груди от злости.
Я готовился выдержать ее гнев и вовсе не ожидал объяснения в любви. Если честно, неизвестно, что хуже.
– Я люблю тебя, Лэндон, – раздался в тишине голос Дакоты, и я закрыл глаза. – Я люблю тебя с тех пор, как себя помню. И мне жаль, что я доставляю тебе неприятности. Я причинила тебе боль, я знаю, и мне так стыдно…
Ее голос прервался, и глаза наполнились слезами. Она была так близко, что я слышал ее дыхание.
– Я была эгоисткой, я и сейчас такая, все так запуталось, мне невыносимо видеть тебя рядом с кем-то другим. Я не готова тебя делить с другой. Помню нашу первую встречу…
Я открыл глаза и попытался успокоиться. Мне следовало удержать ее от разговора о прошлом, но я не мог заставить себя это сделать. Мне хотелось услышать ее воспоминания. Мне это было нужно.
– Ты катался на велосипеде. Я увидела тебя из окна своей комнаты. Картер только вернулся домой из какого-то лагеря, и кто-то из родителей позвонил моему отцу и сказал, что Картер пытался поцеловать другого мальчика.
У меня оборвалось сердце. Ее слова укололи меня. Дакота никогда не говорила о Картере. Даже не упоминала.
– Папа несся по коридору с ремнем в руках. – Дакота вздрогнула от воспоминания. Меня тоже передернуло. – Стоял такой шум, что мне казалось, если он не остановится, дом рухнет.
Дакота смотрела сквозь меня. Она уже не в Нью-Йорке, а снова в Сагино. И я там вместе с ней.
– Ты ездил по улице на велосипеде, и с тобой была твоя мама. Она то ли фотографировала тебя, то ли снимала на видео. И когда Картер принялся визжать от каждого удара кожаного ремня, я стала смотреть на тебя и твою маму. Она споткнулась и упала, и ты побежал к ней, словно ты был ее взрослым, а она твоим ребенком. Я помню, что хотела стать такой же сильной, как ты, и помочь Картеру. Но я не могла.
Ее губа задрожала, и нестерпимая боль пронзила мою грудь, как горящая звезда.
– Ты знаешь, как это было. Когда я пыталась помочь, получалось еще хуже.
Это правда. Несколько раз я видел, как ее отец бил Картера. Моя мама дважды вызывала полицию, прежде чем мы поняли, что система несовершенна и гораздо сложнее, чем представляется двум школьникам.
Не сознавая, что делаю, я направился к Дакоте. Она подняла маленькую руку, и я тут же остановился.
– Просто послушай и не пытайся ничего исправить, – потребовала она.
Я делаю все, чтобы выполнять ее желания. Я уставился на зеленые цифры на плите и спрятал руки за спиной. Было почти девять; я не заметил, как пролетел день. Дакота продолжила рассказ, а я гипнотизировал цифры:
– Я помню, как ты первый раз заговорил со мной, как впервые сказал, что любишь меня. Ты помнишь, как это было?
Конечно, я помнил. Как я мог забыть? Дакота убежала. Картер сказал, что ее не было несколько часов. Ее пьяный отец, спокойный, несмотря на то что его пятнадцатилетняя дочь куда-то пропала, сидел в покрытом пятнами глубоком кресле с запотевшей жестяной банкой холодного пива в руках. От моря выпивки у него вырос огромный живот. Он не брился неделями, и щетина на подбородке росла густыми неровными клочками.
