– Что тебе здесь надо, Кунштюк? – спросила Мэри, гневно поворачиваясь к карлику.
Тот упал перед ней на колени, прижимая руки к груди и касаясь лбом ковра.
– Довольно фиглярства! – воскликнула она, забыв в гневе, что карлик ее не слышит. – Твое поведение крайне дерзко и совершенно необъяснимо! Не успеваю я сказать супругу и двух слов, как появляешься ты и не даешь нам поговорить! Что на тебя находит? Я не желаю больше этого терпеть. Но, бедный уродец, с тем же успехом я могла бы обращаться к статуе. Отпусти мое платье, любезный!
Она вырвала подол из длинных тонких пальцев карлика и, не слушая умоляющего мычания, вышла из салона.
У дверей она едва не столкнулась с Эженом Розьером, что только подлило масла в огонь. Мэри была в том состоянии (не слишком для нее редком), когда поводом для досады становился любой пустяк.
– Что? – вскричала она. – Подслушиваешь, не преступлю ли я границы приличия? Странные порядки! Я не понимаю их и не желаю больше терпеть! Отвечай, любезный: хозяин приказал тебе и этому мерзкому выродку за мною следить?
– Хозяин ничего мне не приказывал, мэм, – обескураженно проговорил Розьер, – только велел спросить, прочли ли вы его записку?
– Записку? Да, сударь, прочла и тут же поспешила на зов. Однако я с тем же успехом могла остаться у себя в комнате – он не удостоил меня и двух слов.
Эжен вытянул губы, словно намереваясь присвистнуть, однако почтение к хозяйке его удержало.
– Мадам, – сказал он, – герцог просил узнать, почему вы не посетили его в гардеробной. Вот и все.
– Не испытывай мое терпение! – воскликнула герцогиня. – Он был в салоне минуту назад и, судя по всему, не очень-то меня и ждал.
Мгновение паж озадаченно молчал, затем подмигнул и хитро ухмыльнулся, давая понять, что разрешил загадку.
– Ах, миледи, если мне позволено так сказать, на герцога иногда находит. Но если вы сейчас подниметесь в гардеробную, ставлю мою ливрею против куртки мусорщика, вас ждет совершенно иной прием.
Покуда Розьер говорил, из салона донеслось «кхе-хм», очень похожее на голос Заморны.
– Он вернулся, – сказала Мэри. – Попробую поговорить с ним еще раз.
Она уже хотела войти в салон, однако Эжен с невиданной прежде дерзостью снял руку герцогини с дверной ручки, встал между хозяйкой и входом и, решительно глядя ей прямо в глаза, сказал:
– Мадам, я не позволю вам туда войти.
Герцогиня попятилась, оторопев от такой наглости. Прежде чем она заговорила, раздался вопль Кунштюка, а затем смех – такое знакомое «ха-ха» Заморны, – и не менее знакомый голос позвал:
– Мэри, пробивайтесь сквозь все преграды! Я здесь и приказываю вам идти ко мне!
Она снова бросилась к дверям и взялась за ручку.
– Мадам, – начал Розьер, – прошу, умоляю, заклинаю вас, миледи, меня выслушать. – Но нет, она была глуха к его уговорам. Тогда он сменил просительно-смиренное выражение на более свойственное ему вызывающее, выпрямился во весь рост, расправил сильные плечи и, схватив хозяйку за руки, сказал: – Сударыня, не соблаговолите ли пройти наверх? Если вы ответите «да», я упаду на колени и буду молить о прощении за свое самоуправство. Если ответите «нет», я вынужден буду применить силу. Мне до конца жизни не простится, что я посмел прикоснуться к вам, но моя жизнь закончится прямо сейчас, если я этого не сделаю. За то, что я вас удерживаю, герцог может меня заколоть, однако, если я вас не задержу, он точно всадит мне пулю в лоб.
С дрожащими губами, белая как мел, герцогиня, сверкнув глазами, высвободилась из его хватки и пошла прочь. Сейчас она была точной копией своего отца. В презрении, с которым она глянула на распоясавшегося пажа, сквозила беспримесная ненависть.
– Mon Dieu! – проговорил тот, когда она величаво прошествовала мимо. – C’est fait de moi!
[30] Она меня не простит! Вот что бывает от излишнего рвения. Лучше бы я предоставил им с герцогом разбираться между собой. С другой стороны, потом отвечать… А он – вот ведь злоехидна! Зачем надо было ее звать? Parbleu
[31], она от этого совсем обезумела. Ладно, пока она у себя, попробую-ка я объясниться первым!
И он со всегдашней своей прытью устремился через вестибюль к лестнице.
Мэри удалилась к себе в комнаты. Она села, закрыла белое лицо еще более белыми руками и полчаса сидела в полной неподвижности. Наконец в дверь тихонько постучали. Герцогиня не ответила, однако дверь все равно отворилась и вплыла высокая дама, затянутая в шуршащие черные шелка. Мэри вскинула голову.
– Почему вы входите без приглашения, Темпл? Или уже и стены собственных покоев не защищают меня от назойливости слуг?
– Моя дорогая госпожа, – ответила почтенная матрона, – вы, как я вижу, расстроены, иначе бы не рассердились на то, что я пришла к вам с просьбой герцога посетить его в гардеробной.
– Опять гардеробная! – воскликнула герцогиня. – Сколько мне будут твердить это слово? Я говорю, что он не в гардеробной, и удивляюсь, что вы, Темпл, передаете мне сообщения, которые ничего не изменят. Он не хочет меня видеть! – И тут избалованная детская натура не выдержала. Юная герцогиня разразилась слезами. Она рыдала и плакала, повторяя: – Я не пойду! Он за мной не посылал! Он меня ненавидит!
– Миледи, миледи, – встревоженно проговорила Темпл, – Бога ради, не испытывайте больше терпение супруга. Он пока не сердится, но мне страшно смотреть в его застывшее как маска лицо. Обопритесь на мою руку, миледи, ибо вы чересчур взволнованны, и идемте, пока не разразилась буря.
– Ладно, ладно, Темпл, – сказала Мэри; она была отходчива и не умела долго сердиться на слуг. – Если вы оставите меня в покое, я, возможно, скоро встану и пойду. Только ведь он не хочет меня видеть! А потом гадкий карлик и нахальный паж ворвутся, и он позволит им оскорблять меня, как захотят. Нет, Темпл, я не пойду! Не пойду!
– О нет, моя дражайшая госпожа, подумайте еще раз. Если я и впрямь передам ваши слова, он ответит: «Очень хорошо, Темпл, засвидетельствуйте вашей хозяйке мое почтение; я сожалею, что напрасно ее обеспокоил», а потом сядет неподвижно – ни дать ни взять его бюст у вас в кабинете, – и следующего приглашения вы будете ждать еще много дней.
Герцогиня некоторое время молчала, затем медленно поднялась и – все так же в слезах, с явной неохотой – позволила достойной экономке взять себя под руку, что та и сделала весьма почтительно и в то же время ласково. Они вместе вышли из комнаты и, миновав вестибюль и лестницу, вступили в ненавистную гардеробную. Вездесущий Заморна самым определенным образом был здесь, как до того в салоне, однако в совершенно ином расположении духа; даже облик его как будто переменился. Высокий худой юноша за столом, заваленным книгами, выглядел исхудавшим. Кудрявая голова опиралась на обессиленную руку, лоб покрывала нездоровая бледность, а в глазах, устремленных на страницу ученого трактата, горел болезненный огонь. Над камином висел портрет герцогини Веллингтонской – и как же велико было сходство между матерью и ее прославленным сыном!
