Герцогиня глубоко вздохнула:
– И я никогда больше не увижу отца?
– Увидишь, любимая, обещаю, увидишь здесь, во дворце. Скажу больше – не пройдет и месяца, как он снова станет премьер-министром Ангрии. Я не намерен чинить ему препятствий. Его гений явлен в сем послании со всей полнотой – хотел бы я обладать таким же даром, – но, видит Бог, я не имею права забывать о его коварстве.
– Он любит вас, сир, – перебила Генриетта.
Герцог улыбнулся. Осторожно подняв жену с пола и усадив на диван, он, скрестив на груди руки и нахмурив чело, принялся мерить гостиную шагами. Постепенно шаги стали быстрее, свидетельствуя, как мучительно убыстряется ход его мыслей.
Герцог остановился. Мэри затаила дыхание. Он стоял, освещенный алым пламенем камина, – выставив ногу вперед, гордо вскинув голову. Его пронзительный взор, устремленный на противоположную стену, был наполнен вдохновенным огнем – безумием, что всегда дремало в крови, а ныне прорывалось сквозь расширенные зрачки, как будто видения, пролетавшие перед его мысленным взором, были материальны.
– Мы идем вместе, – промолвил он. – Рука об руку, движимые одной целью. У него нет сердца, и я вырву свое из груди, не дожидаясь, пока горячие пульсации станут помехой тому, что я вижу, чувствую, предвкушаю денно и нощно. Иначе зачем мы родились в одну эпоху? Его солнце должно было закатиться до того, как взошло мое, иначе пожара не миновать. Клянусь Верховными духами! О, оно разрастается, это широкое кровавое сияние! Я иду за ним – ты не посмеешь заманить меня туда, куда мне нет пути. Ха! Оно заполнило все вокруг – чернота, чернота, где я? Почему погас свет дня? Какая беспросветная темень, дух! Перси! Я вижу конец моих сражений. Как бежит время – ты говоришь, двадцать лет? – отсюда они кажутся часом. Жизнь ускользает, это глоток вечности. Вечность! Бездна, бестелесная, бесформенная, куда мне плыть? Почему так тихо? Какое хладное молчание, какая безжизненная пустыня! Куда делись звезды? Говорите, я должен вспомнить? Тщетная надежда – мысль ускользнула. Низменное и высокое – везде я был велик, но я забыл свое величие.
Он замолчал, глаза смотрели в одну точку, безжизненное лицо посерело. Одна рука покоилась на груди, другая сжимала опору лампы, удерживая его на ногах.
Мое внимание было полностью захвачено речью Заморны, и я не заметил того, что происходило в дальнем углу гостиной.
Внезапно кто-то спросил:
– Вам случалось видеть его таким прежде, Мэри?
Я оглянулся. Господин в черном стоял рядом с герцогиней – эти напудренные волосы и чеканный профиль могли принадлежать только герцогу Веллингтону. На герцоге был дорожный костюм, вероятно, он прибыл только что.
На заднем плане маячила высокая мощная фигура мистера Максвелла-старшего.
Внешне королева Генриетта казалась собранной и невозмутимой, но с головы до ног ее сотрясала дрожь.
– Дважды, – отвечала она, – и оба раза наедине. До сих пор я не обмолвилась об этом ни единому живому существу. Ваша светлость знает о его припадках?
– Да, Мэри, бывало и хуже, по крайней мере опаснее. Элфорд здесь?
– Здесь, но умоляю вашу светлость не посылать за ним! Заморна не в беспамятстве. Малейшее движение или слабый звук разъярят его. Однажды я уже попыталась звать на помощь и до сих пор не могу забыть его взгляд и тон, когда он меня одернул.
– Хм, словно одержимый, – заметил мой отец. – Временами твой хозяин, Максвелл, становится исчадием ада.
Максвелл покачал головой.
– Послать за Уильямом? – прошептал он. – Он был с герцогом на Философском острове, когда у того помутился разум после смерти леди Викторин.
– Говорю вам, не стоит ни за кем посылать, – перебила Мэри. – Я попробую подойти к нему сама, если вы не решаетесь, Максвелл. Я не леди Викторин, которую он видит пред собой, хотя ее дух однажды уже стоял меж нами. Никому из живущих не понять, как тяжело тому, кто, подобно мне, боготворит Заморну и принужден наблюдать за ним в такие минуты. Ему ведомы откровения, недоступные прочим, а его воображение жарче угля. Смотрите, он пошевелился, я иду к нему!
Мэри подалась вперед, но сильные мускулистые руки герцога Веллингтона удержали ее.
– Назад, моя дорогая, в таком состоянии я ему не доверяю.
Заморна прошелся по гостиной, развернулся и приблизился к ним. Не хотел бы я там оказаться! Замерев в полу-ярде, он смотрел на них таким странным, таким невыразимо странным взглядом, что не подлежало сомнению: герцог не узнает ни отца, ни жены, ни Максвелла! Его глаза остекленели, а пристальный взор словно пронзал предметы насквозь, оставаясь неподвижным, лишь трепетали порой веки и длинные ресницы.
Призрачные видения, создания неукротимого воображения, скользили перед его мысленным взором, но вот и они улетучились. Герцог побледнел как мел, в углах губ появилась пена, мышцы на лице задергались.
– Уведите мою дочь, – обернулся герцог Веллингтон к Максвеллу. – Силком, если потребуется, а сами немедленно возвращайтесь.
Дворецкий подчинился, а мой отец тщательно затворил за ним все три двери, лишив меня обзора, – и более мне нечего об этом сказать.
– Вы здесь, отец? – удивился Заморна, входя на следующее утро в столовую герцогини. Он выглядел вполне здоровым, лишь на лице залегла тень усталости. – Когда вы приехали? Что случилось? Впрочем, кажется, я знаю. Письмо Нортенгерленда?
Герцог хмуро кивнул.
– Что ж, – продолжил сын, – я подверг этот вопрос всестороннему изучению, и вот результат моих размышлений.
Он протянул моему отцу набросок речи, которую впоследствии прочел на открытии ангрийского парламента.
– Когда вы это написали? – спросил Веллингтон, прочтя ее.
– Вечером!
– Вечером, мальчик мой? Невозможно! Вы сознаете, в каком состоянии были вчера?
– Состоянии, состоянии, – буркнул Заморна, словно прогоняя неприятные думы. – Этого я и боялся, ибо, проснувшись около полуночи, совершено не помнил событий прошлого вечера. И вы там были? Господи, надеюсь, больше никого? А Мэри… разумеется, достаточно взглянуть на нее – бледная, изнуренная, будь благословенна, Генриетта, когда-нибудь я тебя уморю, и ты от меня отвернешься – как отвернулся Он. Но я не виноват – это сильнее меня.
Заморна покраснел и печально опустил голову на руки. Мэри, не сводившая с мужа влюбленного взгляда, хотела было вскочить, но мой отец сменил тему, и герцогине пришлось остаться в кресле.
– Я прибыл в Адрианополь еще и по частному делу, – сказал герцог, – и мы обсудим его сейчас, а политику оставим на потом. Прочтите, Август.
Вытащив из записной книжки письмо, он бросил его через стол. Письмо было адресовано «Его светлости высокородному Артуру Августу Адриану, герцогу Заморне, королю Ангрии и прочая, прочая» и гласило:
«Милорд герцог, с сожалением сообщаю об уходе моего благородного господина. Его высочество герцог Бадхи скончался вчера вечером. Он сидел в кресле у камина, когда трубка выпала из рук, а лицо почернело. Месье Дезиньят, оказавшийся в доме, испробовал все средства, но тщетно – жизнь угасла. По мнению месье Дезиньята, причиной смерти стал апоплексический удар, посему требуется вскрытие. Разумеется, я счел, что мой долг – воспрепятствовать подобным намерениям, по крайней мере до тех пор, пока не свяжусь с вашей светлостью. Завещание у меня, копию я отправил мистеру Уильяму Максвеллу. Если ваша светлость сочтет нужным самому распорядиться насчет похорон, дворец Бадхи в вашем распоряжении. Если нет, буду счастлив поступить под начало мистера Максвелла. До сих пор я не сообщил о прискорбном событии в Хьюмшир, ибо, полагаю, ваша светлость захочет написать леди Френсис Миллисент Хьюм собственноручно, смягчив своим посредничеством боль потери. Остаюсь вашим самым преданным и смиренным слугой.
