В изголовье гроба стоял доктор Стенхоуп, примас Ангрии, облаченный сообразно сану, справа от него – доктор Самнер в обычном траурном платье, слева – доктор Элфорд, одетый так же. Чуть поодаль, скрестив руки на груди и устремив глаза в пол, прислонился к стене Заморна, бледный и неподвижный, словно сам – ждущий погребения труп. Ни слезинка не дрожала в длинных опущенных ресницах, а чело, как обычно, туманила скорее суровость, нежели скорбь. Подле него стояла Мина Лори, обращенная всем телом (полагаю, неосознанно) к нему, прочь от остальных. Она много плакала, но слезы ее лились обильнее при взгляде на бледное лицо застывшего рядом герцога.
Напротив стоял Эрнест Фицартур. Он закрыл лицо руками, влага сочилась между пальцами, но, исполненный тем же духом, что и отец, он из гордости не выражал свою скорбь рыданиями или всхлипами. Сила его чувств казалась удивительной для столь юного существа. Я видел, как трудно ему их сдерживать.
Кроме перечисленных знакомых мне лиц, присутствовали еще двое. Они расположились в изножье гроба: дама и джентльмен, она в двойной вуали черного крепа, он – в черном плаще. Они переговаривались очень тихо, затем дама подошла к Заморне и что-то произнесла участливым тоном. Герцог слабо улыбнулся и сказал, чтобы она поговорила вот с ним (указывая на Эрнеста), «если хочет утешить страждущего».
– Нет, – промолвила дама. – Пусть Эдвард
[14] плачет. Он утратил товарища детских игр и должен печалиться. Однако для вас эта смерть – в некотором роде избавление.
– Что ж, Эмили, – возразил герцог, – вы не видите слез на моих щеках. Бедная Мина, – он сочувственно повернулся к ней, – рыдает о своем питомце, я же спокоен как… – Он выразительно кивнул на фигуру в черном плаще.
– Спокоен, Август! – промолвила дама. – Внешне да, но лицо ваше бело как смерть.
– Эмили, – ответил герцог, – поднимите его капюшон и гляньте, не побледнел ли и он?
Она покачала головой и отошла.
Мой отец выступил вперед и приблизился к двум чужакам. Джентльмен протянул руку, которую его светлость герцог Веллингтон стиснул весьма тепло. Дама откинула покрывало, но, поскольку она в это мгновение стояла спиной ко мне, лицо ее осталось для меня такой же загадкой. Герцог молча поцеловал ее в лоб. Затем они с неведомым джентльменом отошли чуть в сторону. Некоторое время они расхаживали поодаль от нас, что-то обсуждая вполголоса. Теперь я видел, что поступь и осанка неизвестного весьма благородны. Он отличался высоким ростом, а голос, даже приглушенный, звучал повелительно.
Вскоре дверь склепа вновь отворилась, и причетник в маске ввел принца Джона Хитрундского
[15] с лордом Розендейлом
[16]. Оба, разумеется, были в черном. Розендейл встал рядом с Эрнестом, глядя на того с искренним сочувствием, но не говоря ни слова. Фицартур при виде друга сразу вытер слезы и закусил губу, явно не намеренный более выказывать слабость. Фидена прошел, не заметив Заморну, который, как я говорил, стоял несколько в стороне. Он шагнул к моему отцу и его спутнику, поклонился первому и со словами: «Как ты, мой дорогой Заморна?» – протянул второму руку.
Незнакомец отшатнулся с таким гневом, что Фидена в недоумении тоже отступил на шаг и растерянно огляделся. Артур торопливо подошел к нему. Лицо Заморны, мгновение назад белое и холодное, как мрамор, стало пунцовым.
– Джон, – проговорил он, сжимая руку Фидены, – неужто ты меня не узнал?
– Узнал, конечно, просто в первый миг не заметил и, увидев высокого джентльмена рядом с твоим отцом, допустил ошибку. Теперь, впрочем, все разъяснилось, и поскольку я никого не хотел оскорбить, надеюсь, на меня и не обиделись.
Незнакомец, все так же закрывая лицо широким плащом, молча отошел к даме под вуалью.
Заморна двумя руками сжал руку Фидены. Наступила долгая тишина. Ее нарушил скрежет: причетник поворачивал ключ в заржавленном замке.
– Все здесь? – спросил герцог, глядя на него.
– Все, – коротко ответил Заморна.
– Стенхоуп, начинайте службу, – приказал его светлость.
Открыли книгу молитв, и по склепу прокатился звучный, торжественный голос примаса, предающий могиле и тлению хладное тело, скрытое от наших глаз лишь бархатным покровом и золочеными досками гроба. Прозвучали последние страшные слова о пепле и прахе. Гроб поставили в нишу. Далеко заиграл орган, и голоса хористов сплелись в величественном «Знаю, Искупитель мой жив»
[17]. Когда пение скорбно умолкло, над головами раздался новый громоподобный звук: большой колокол церкви Святого Михаила возвестил всему Витрополю, что юный наследник Ангрии и Веллингтонии обрел упокоение в последнем приюте своей царственной родни. Немного слез пролилось на гроб малолетнего принца. Ни одной из глаз его отца, ни одной из глаз его деда, его дядюшки Фидены
[18] или незнакомцев. Мина рыдала, как сказал Заморна, по своему питомцу, Фицартур – по товарищу детских игр, однако в остальном наследник двух тронов не сподобился от тысяч своих будущих подданных никаких проявлений жалости.
Все уже собирались выйти из склепа, когда причетник внезапно выступил вперед. Он положил руку на возвышение, где прежде стоял гроб, и, возведя к потолку глаза, сиявшие из-за маски подобно стали, хриплым голосом, который я слышал за двести миль отсюда две ночи назад, проговорил:
Уж смерть ледяной рукою
Второй нанесла удар,
Навеки земля упокоит
Дарительницу и Дар,
Уж плод увял до срока,
А розы цветок облетел,
Теперь он лежит одиноко,
Забыт средь суетных дел.
Поднимется к выси небесной
Облак, что их гнетет,
Тайны порвется завеса,
И заклятье падет.
Но слаб ветерок, что витает
Под сводом сумрачных туч,
Не скоро туман растает
И первый проглянет луч.
Властны скитальца веленья,
Заклятия тяжек гнет,
Наложенный в час их рожденья
На многие годы вперед.
Доколь не придет минута,
Не выбраться им из тенет,
Чар колдовские путы
Смертный не разорвет!
Ждите в ночи непроглядной, когда лишь звезды и темь:
Звезды растают в небе, и воссияет день!
Никто из присутствующих не удивился. Стенхоуп и Самнер тихо обменялись несколькими словами, а Фидена пробормотал: «Хм, слыхал я что-то подобное». Остальные, судя по виду, были полностью в курсе загадочных обстоятельств.
