Добрыня: Стоит. Чего ей сделается?
Нас записали на курсы. Похоже, в Академии думают, что мы серые и дремучие. К учёбе с Численными нас надо ещё готовить. Глава сильно удивился, узнав, что у меня уже есть один диплом. А препод впал в ступор, когда я пересказал содержание «Войны и мира».
Вообще, у местных столько стереотипов в отношении нас. Столько же, сколько и у нас о них. В прессе продолжают писать, что Забытые – потенциальное зло.
Весна: Не везде. Мы стараемся держаться в курсе событий. Промелькнуло интервью с Всеславом Видным. Он обеими руками за массовое переселение Забытых в центр Руси. Сказал, что собирается с вами познакомиться.
Добрыня: Да ну? Не знал. Лично я знакомства не жажду.
Весна: На случай, если тебя вдруг не станут спрашивать, возьми автограф.
Добрыня: Храбр ходил к главе о тебе разговаривать. Я не совсем понимаю, что происходит. Изначально собирались посылать в столицу троих. Жребий пал на Прилучье. Старейшины выбрали и тебя тоже. А здесь какая-то заминка.
Весна: Передай, чтобы не торопился. И не настаивал. Здесь тоже заминка. Старейшины уже сомневаются. Наш братик им плешь проедает. В темпе, в каком только он умеет. Сам хочет в Велик. Как думаешь, стоит насыпать ему слабительного в квас?
Добрыня: Ещё как.
Весна: А балет – это действительно красиво?
Добрыня: Тебе бы понравилось.
Как Истома?
Весна: Лекарства получили. Хоть магнитик бы прислал.
Добрыня: Куда ты его вешать будешь? На ледник?
Весна: Я разберусь. Ты пришли. Я маме сказала, что пора прекратить звать младшего Истомой. Ему с каждым годом всё лучше. Вспомни, как раньше болел. Знахарка обещала, что умрёт в первые месяцы жизни. А ему двенадцать лет. Не так уже и истомляется. Пора менять имя.
Добрыня: На праздник имянаречения обязательно приеду. Домой хочу жуть как!
Весна: Может тебе просто девушку найти надо? Жизнь сразу другой покажется.
Что молчишь?
Добрыня: Мне только что позвонил представитель Всеслава Видного. Он точно удумал с нами встретиться. Вот счастье-то привалило. (аллегория сарказма)
Весна: Ух ты! Здорово! Братишка, не забудь о моей просьбе. Почему я не с вами?
Добрыня: Сивогривов сейчас то же самое сказал.
Весна: Спать пора. Завтра на охоту с отцом. А какой мне теперь сон?
Добрыня: Почему не К.?
Весна: А он пушнину в город везёт. Ты же понимаешь, самое трудное на нём. Подустал, бедолага. (аллегория иронии)
Добрыня: Спокойной ночи.
Весна: И вам.
Глава VIII
Радмилка позвонила и уведомила, что приедет за мной только после обеда.
– Я тебя не ждала, – пробормотала я. – Кто зарекался, мол, в Доброделово больше ни ногой?
– Я не ногой, – резонно заметила Барышникова. – Я – колесом.
– С кем?
– Догадайся с трёх раз.
Понятно.
Власта насела на меня. Она чувствовала, что жирная рыба срывается с крючка. Что роскошная любовная история, какую можно потом долго обсуждать в общей комнате, вот-вот останется недосказанной. Скучно ей в лечебнице. Вроде и сериалы смотрит, и шоу «Хоромы-2», и сплетни выслушивает, – а всё мало.
– А твой Пересвет – он какой?
– Он не мой.
– А чей?
– Он сам по себе.
– Значит, безответная? Всё равно скажи, какой он?
– Власта, твой Сила – он какой?
Ответ я слышать не хотела, но соседка этого не поняла. Принялась расписывать. Такого количества эпитетов я даже в классических романах у талантливых авторов, чей словарный запас поражает объёмами, не встречала. Мне стало обидно за Власту. Я априори решила, что Сила давно о девушке позабыл. Иначе приезжал бы, звонил. Она, конечно, защищает его. Говорит, что не сообщала ничего о себе. Не хочет, чтоб он видел её такой, чтоб знал о случившемся. Но мне кажется, что при желании, при беспокойстве за любимую отыскал бы, поддержал. Вероятно, я не имею морального права думать о незнакомом человеке нелестно, но…
Дабы совсем уж не оставлять Власту без вечерней темы, я проговорила:
– Пересвет – он… – размышляла пару мгновений, чтобы не повторять ни одного из Властиных эпитетов, – светлый. Кого угодно пересветит, как ему и полагается.
Дубинина Радмилка в известность о своей инициативе не поставила. Потому он тоже приехал. Забрал у лекаря все мои справки. Взял сумку. Зачем-то пошёл за мной в столовую. Я собиралась со всеми попрощаться. Время обеда. Вышел оттуда несколько покорёженный. Я про выражение лица. И про внутренний мир, надо полагать. К такому зрелищу не каждый готов. Я и за семь дней не привыкла.
И не стремилась привыкать.
На улице, вдохнув морозный воздух, Милорад сказал:
– Я звонил тётке Пламене.
– Зачем?
– Обрисовал ситуацию. Она сказала, что могла бы взяться за тебя. Только нужно, чтоб ты приехала в Лебяжье.
– Дубинин, я тебя не усваиваю ни в каком виде. Сам талдычил: нельзя бросать Академию, нельзя уезжать из Великограда.
– Так не навсегда же.
Милорад скривился. Он терпеть не может объясняться. Начинает размахивать руками, повышать голос. Ему, как и мне, требуется понимание с полуслова. Обычно мы друг друга вообще без слов понимаем. Но иногда и вопросы задаём. Что временами раздражает.
– Пламена мне не поможет, – вздохнула я.
– Ты не можешь этого знать наверняка.
– Могу.
И я знаю. И Милорад знает. И Пламена знает.
У неё, как у любой Яги, свой подход к клиенту, свои силы, свои возможности.
И я для неё слишком чувствительная.
– Но она же сама… – уже без особой уверенности продолжил Дубинин.
– Думаю, ей просто посмотреть на меня надо, – предположила я.
– Для чего?
– Чтоб поржать! – брякнула я. – Оценить масштаб трагедии. Совет дать. Отварчик какой сготовить. Амулетик заговорить. Чародея порекомендовать. Всё это замечательно, но было б ради чего ехать в Лебяжье.
– Ты сама собиралась прятаться.
– Я не то чтобы передумала. Так, размышляю.
Мы подошли к воротам. Радмилка и её ухажёр ждали нас возле старого «Гуляй-Ворона».
– Да, вспомнил, – сказал Милорад, открывая калитку, – она посоветовала тебе ремень носить.
