Дубинин хмыкнул.
– Про Добрыню ничего плохого сказать не могу. Тебе – зелёный свет.
Редко такое доводится услышать.
– Может, мне как раз нравятся те, про кого тебе есть что сказать плохого.
– Представь, я замечал. Я не против. Дело-то твоё. Только ты потом сама начинаешь ныть, называть мир отстоем и убиваться.
Ух! Началось! Иногда Милорад припоминает мне, как мучаюсь, если совершаю ошибки. Как страдала, когда влюбилась не в того…
– Дубинин, не сыпь соль на пряник! Подумаешь, поубивалась немножко! Тебя прямо раздувает от ощущения собственной правоты. А я повзрослела и никогда больше не стану слёзы от несчастной любви лить.
Я опять пустилась в вояж по комнате. Настроение, и без того гнилое, совсем испортилось.
– Я в курсе, – как можно ровнее проговорил Милорад, – что ты не являешься членом общества мазохисток, обожающих круглые сутки промокать себе глаза. Правда, в последнее время… Ну да ладно. Ты же это как жизненное кредо преподносишь. Может, поэтому вокруг тебя постоянно кто-то вертится. Людей подстёгивают труднодостижимые цели.
У меня челюсть отвисла. Я всегда думала, что только Дубинину и нравятся труднодостижимые цели. А себя к таковым не относила.
– Вокруг меня постоянно кто-то вертится? Где? Ау! Я одинока, как скелет верблюда в пустыне.
– Одинока ты оттого, что тебе никто не нравится. А желающих хватает. Меня не в первый раз про тебя спрашивают. Почти всё в жизни всегда есть дело выбора. Мы выбираем людей, вещи, еду, направление. По многим параметрам: цвету, вкусу, эстетичному виду, запаху…
– Оставим тему запаха!
– …возможностям, которые предоставляет предмет выбора, и последствиям, какие мы прогнозируем. Люди, как правило, интуитивно чувствуют, что следует выбрать. Если выбор ошибочен, значит они недопоняли интуицию. Ты не чувствуешь, следовательно предпочитаешь не замечать, что выбор есть. А у стороннего наблюдателя складывается мнение, что ты та ещё штучка.
Как по-разному мы видим одну и ту же картинку в зависимости от точки обзора.
– Вот как? – обронила я. – Повод задуматься. Скажи, а тебя не смущает, что Добрыня – оборотень?
Милорад резко повернулся. В глазах его читалось потрясение.
– Да ладно? Он сам тебе сказал?
– Нет, – я глянула вниз. Да до пола халат, чего ж я себя извожу?! – Предположила после того, как он принял меня за оборотня. Люди машинально начинают искать себе подобных, когда оказываются вдали от привычного общества. А ты не знал?
– Никто не знает, Добряна. И ты, получается, тоже, – Дубинин разочарованно вернулся к поиску бомбочек. – Про них с Храбром везде пишут, но без раскрытия принадлежности. Предполагать мы можем всё, что в голову взбредёт, а как оно там в самом деле… И да, меня не смущает, что он – Забытый. Я не фанат сословизма.
Вычислитель пискнул. Ягода вышла на связь. Милорад нажал на кнопку, и на экране появилась русоволосая кудрявая девушка. Симпатичная, в большой мужской рубашке, вид полусонный.
– Прошу прощения. Я проспала.
У них же утро, осенило меня.
– Ничего, – пробормотал Милорад. Я встала рядом, чтобы попадать в поле зрения камеры.
– Давайте знакомиться, – предложила Ягода и обошлась без нашей помощи, сама себе представляя новых знакомых: – Ты, как я понимаю, Милорад?
Дубинин кивнул. Хотя что тут уточнять?
– А это твоя названая сестра?
– Добряна, – подсказала я.
– Я мало поняла из письма. Давайте разжуйте в два голоса, что Лучезара вытворила.
Когда Ягода говорила, то старалась привлечь внимание к губам. Выпячивала их. Видимо, привычка. Как-то она очень эротично произносила слова.
Отвечала я. Да Милорад всех подробностей и не знал, потому удивлённо реагировал на отдельные фразы.
– Да-а-а, – протянула Ягода, когда я закончила. – Похоже на Верещагину.
– Послушай, она как-то обмолвилась, что ты можешь её заклятия снимать. Даже если другие Чародеи опускают руки, – перешла я к делу. – Мне больше не к кому обратиться, – последнее получилось умоляюще.
Она посмотрела на меня так пронзительно, так изучающе. В душу закралось подозрение: сейчас запросит уйму денег.
Я о людях отрицательно думаю чаще, чем они того заслуживают. Возможно, Ягода просто собиралась поинтересоваться, что ещё Лучезара о ней рассказывала. Но не стала.
– Могла, – веско объявила собеседница. – Сейчас ни в чём не уверена. Мы с Лучезарой давно друг для друга никто.
Почему-то я лишь в этот момент дословно вспомнила слова Верещагиной. Она сказала: «У меня сестра БЫЛА».
Осознала, что вот-вот разревусь и отошла от камеры. Села на кровать.
Я верила в помощь Ягоды. Я держалась этой верой. Видимо, просто хотела забыть, что сестра БЫЛА.
Дубинин же совершенно не придал значения словам Ягоды:
– И что? Если вы с Лучезарой больше ни вась-вась, ты колдовать разучилась что ли?
– Ты не совсем понимаешь, – взялась растолковывать цифровая визави. – Мы с Лучезарой вместе росли. Учились, гуляли, всё свободное время проводили рядом. Мы на обряд названости пошли сознательно. Очень близки были. Любой обряд – не пустой звук. Он накладывает определённые обязательства. Мы же обращаемся к иным силам в момент его прохождения. Названость роднит сильнее, чем кровь на уровне духовности. Но близость эта духовная сохраняется только при условии поддержки стабильных отношений. У всех людей. Независимо от сословной принадлежности. Тогда как кровные родственники могут годами не разговаривать, но останутся родными людьми. Их кровь объединяет. У нас с Верещагиной нет общей крови. И нет поддержки отношений. У нас уже ничего общего нет. Adios
[2]! – она затихла, приняла независимый вид. Это я уже видела, ибо утёрла слёзы и встала за спиной своего духовного близнеца. – Я предала Лучезару, – негромко сообщила Ягода. – В тот момент порвались все связи, объединяющие нас. А вот колдовать я совсем не разучилась, – встряхнулась она, – скорей напротив. Я попробую. Мне надо, Добряна, на тебя посмотреть без халатика.
Думаю, нам с Дубининым сверлил мозг один и тот же вопрос: в чём суть предательства, о котором ты упомянула, Ягода?
Но мы промолчали.
Милорад отошёл к окну, а я распахнула халат и обратила глаза кверху.
Я не просто боюсь, что меня кто-то увидит в таком виде. Ягода, как и лекари, – не в счёт. Я сама боюсь себя увидеть. Я вот уже две седмицы не смотрюсь в зеркало после заката. Я раздеваюсь в темноте, благо заклятие только в темноте и живёт. Если мельком гляну, то тут же зажмуриваюсь. Я потрогала свою нижнюю половину тогда в лечебнице и больше стараюсь этого не делать. Я против того, чтоб запомнить себя такой.
