– Не знаю. Моя мама верит.
– Злата, я по ночам скачу на козьих ногах. К чему мне такая память?
Она скорчила недоумённую мину. Потом скосила глаза под стол.
– О! Я смотрю, у тебя джинсы новые.
– Не спрашивай, где взяла. Очень далеко. И там больше нет.
Златка скорчила рожу, обозначающую: «Да подумаешь!»
Когда я нагло, прямо на глазах преподавателя, драпала с последней пары, то столкнулась на ступеньках крыльца с Любавой.
– Добряна, мне так жаль. Лишь сегодня узнала, что ты тоже под заклятием оказалась. Я-то, дурочка, думала, что мне больше всех досталось.
– Больше всех досталось Славомиру.
– Да. Так, конечно.
Спасибо вам, языкастые молотилки Академии! Любава оставалась единственным человеком из моего ближайшего и не очень окружения, кто пребывал в неведении. Меня устраивало существующее положение вещей.
А дома рефлексировала Лучезара:
– Я такая несчастная! Почему никому меня не жаль? Всё в жизни наперекосяк. Всё неправильно и глупо. Я не удалась и не сложилась. Всё не та-а-ак!
Она вытирала слёзы моим платком.
– Верещагина, – я решила оставаться твёрдой, хотя и понимала соседку. Сама время от времени впадаю в такие состояния. Иногда так хочется почувствовать поддержку. Хочется, чтобы кто-то объяснил, какая я на самом деле красивая и умная, и пообещал, что всё обязательно сбудется. И чтобы сбылось! – сейчас не до тебя, поверь. Я боюсь проиграть. А ты распускай нюни погромче. Со всех сторон быстренько сбегутся желающие успокоить, подставить плечо и подушку. А потом ты заживёшь долго и счастливо, однако не здесь.
– Ты никогда меня не любила, – поток слёз. – Меня никто не любит. Парням я не нравлюсь. Подруги разбегаются. Сёстры предают. Отчим говорит, что я наглая и избалованная.
– Надо полагать, заслуженно.
– А мама выбрала его, а не меня.
– Не сравнивай несравнимое.
Я полезла в шкаф, терзаемая глубинным, многовековым вопросом: что мне надеть? Стала выбирать из четырёх своих кофточек подходящую.
– Красную надень, – всхлипнула Лучезара, – внимание привлекает.
– К чему мне внимание?
– А вот я мечтаю о внимании.
Слёзы. Сопли. Нервы.
– Ты просто в четырёх стенах замучилась сидеть.
Я натянула красную кофточку. Она обтягивала меня, как обручи – бочку.
– У тебя даже талия появилась, – кисло обронила соседка.
Неправда. Талия у меня никуда и не пропадала. В самые тяжёлые для весов периоды, в том числе.
– Ну, так я в самом соку, это ж у тебя одни кости, – я осталась довольна своим отражением в зеркале. Обычно в такие моменты становлюсь довольно благожелательной, но тут не смогла удержаться от колкости. Через мгновение поспешила исправиться: – Верещагина, обыграю Гуляева, и езжай. Познавай Забытию. Ищи новые увлечения. Сидеть в одной комнате – и вправду с ума сойти можно.
В 1003 уже играли. Разминались, наверное. Я нахмурилась, увидев посторонних. Собиралась обыграть Дельца, и то от безысходности, а чужого мне не надо.
За столом, вытащенным для удобства на середину комнаты, сидели: Сивогривов, тот самый толстяк, что истязал меня на лестнице расспросами о Гуляеве (вспомнила: это же и есть Щедрин, которому Дубинин собирался запродать вычислитель. Если теория Надёжи верна, то он просто обязан легко проиграть мне все свои сбережения), и ещё призрачно худой тип, чью личность моя память никак не идентифицировала.
Пересвет полулежал на кровати и листал журнальчик со светомобилями. Ратмир любовался собой, вертелся перед зеркалом. Выглядел совсем убийственно в чёрном кожаном не то пиджаке, не то…
– Бострог, – сообщил он, увидев меня, – нравится?
Я подумала, что сей выходец из гардероба – обновка Усмаря. Его кожевенных дел семья изделия из новых, так сказать, коллекций присылает на пробу. Самому поносить, людям показать, возможно, заказ получить. Каждый сезон. Из какого труда по истории национального костюма они вытащили это название?
– Бостроги шились без рукавов, – пояснила я, – здесь же скорее кафтан.
– Да ну, бострог звучит красивее.
– Согласна. Пусть будет бострог. Потрясно смотришься. Тебе к лицу.
– Ну, чего? – обратился ко мне Щедрин. – Делаем ставки?
Жадный. Перед ним уже лежало несколько купюр. А худой сидел унылый.
Куда спешит?
– Снимай, – Пересвет обратил взгляд на Ратмира, – сам носить буду.
– Ты же сказал…
– Я передумал.
Незанятый стул в комнате оставался только один. И то не стул, а табуретка. Её я и оккупировала.
Сивогривов (я рядом оказалась) снова посмотрел на меня хмуро. Или просто паранойя заглянула на секундочку в мой ослабленный опасениями мозг.
Везение в квадрате, в кубе, а может, в двенадцатиграннике, характеризующем неведомую степень, обрушилось на меня с первой раздачи. И ведь не сказать, что шла очень хорошая карта. Просто к остальным карта много хуже приходила. Первым напрочь проигрался дохляк. Оскорбился и ушёл. Я так и не узнала его имени. Никто не задумался познакомить. Полагаю, я просто забыла, как нас уже когда-то знакомили.
На этом этапе Ратмир ещё посмеивался. Вторым вылетел Пересвет. Он не стал докупать фишки. Простился с изначальной ставкой, махнул рукой и продолжил разглядывать картинки в журнале. Азарт Пересвету несвойственен.
Сивогривов переводил цепкий взгляд с одного противника на другого. Интересно, они, Забытые то есть, могут предугадывать действия людей? Я ломала над этим голову, пока Храбр не покинул игру. Ушёл третьим, отнёсся к проигрышу философски. Предложил свои услуги в качестве крупье.
Ратмир начал нервничать около половины четвёртого. Он огрызался и использовал словечки, за которые в 1003 теперь полагалось наказание. На стене висел конверт с надписью: «Штраф за мат». Это парни так за чистоту языка, в своём отдельно взятом пространстве, борются. Ругнулся – положи в конверт куну. Или какой там у них нынче тариф? По итогам месяца или иного установленного срока, деньги отправятся на общие нужды. Не в первый раз уже в этой комнате помещается на стену упомянутый конверт. Делец ругался и считал:
– …тринадцать кун должен.
Щедрин за столом держался упорно. Он громко радовался редким удачам, горевал над поражениями и всё докупал фишки. Когда выложил последнее – бесславно опустошился, то ненадолго исчез. Вскоре вернулся с гривнами и снова пустился в бой.
В пятом часу мне стало совсем грустно. Нет удовольствия в игре, где заранее известен финал. Удерживали меня за столом цифры, какие Ратмир писал на листе бумаги, снимая долг с Милорада. Сумма уменьшалась.
