– Признавайся, где прячешь? – подленько пискнул Щедрин. – В лифчике?
– Взволновал тебя мой лифчик? Хочешь, сниму?
– Ничего она там не прячет, – вставил Сивогривов, потом хохотнул и добавил: – Кроме того, что положено, конечно.
– Может, в ремне что-то зашито?
– Ремень заговорён от лиха, не более.
Вот это обалденно! Гаджеты Храбру не нужны. Эх, плачет по нему Чародейная стража. Заливается просто, горючими слезами.
– А где?
– Забирай уже талисман, играем дальше, – потребовал Ратмир, отхлёбывая пива.
Он кипел, бурлил. Я ждала: вот-вот лопнет! И размышляла, не пора ли мне покинуть 1003. До взрыва. А то потом бродить по развалинам.
Затем я заметила, что Сивогривов к чему-то прислушивается. Смотрит вверх. Он повернулся ко мне и указал едва заметным кивком на потолок. Я решила, что померещилось, ибо на потолке ничего интересного не наблюдалось. Но минут через пять начало доходить, что Забытый, возможно, имел в виду Лучезару. Кликуша, поди, опять буйствует, а я сижу здесь, дразню горящим факелом пороховую бочку.
Тут же, сразив трёх Ратмировских дам тремя же королями, я услышала:
– Уходи.
– Что?
– Всё, говорю. Закончили!
Взорвался. Злой, как тьма нечистиков. Довела человека. Стыдно должно быть.
– На Милораде осталось четыре гривны, – пробормотала я, понимая, что не следовало бы.
– Что-то не ясно? – разговаривал Делец вежливо, но глаза…
– А Дубинин? – я перешла на шёпот.
– Ничего мне не должен твой Дубинин.
Я легко вскочила и метнулась к двери.
– Только ему не говори. Пусть помучается, – добавил Ратмир.
Выбежав наружу, я услышала расстроенный голос толстяка:
– Резани забери.
Пришлось напомнить:
– Мне чужого не надо, – и поторопилась к чёрной лестнице. Привыкла прятаться от любопытных взглядов. По главной и не хожу почти.
Пересвет догнал меня на ступеньках. Схватил за руку, повернул к себе.
– Скажи, чем ты его?
– А как же твои соображения?
– Нехорошо отвечать вопросом на вопрос.
– Нехорошо требовать от меня непонятно чего.
– Думаю, понятно.
Я вспомнила о времени. Неуютно, когда почти не видно света дня.
– Пусти. Мне скоро превращаться.
– Минутка есть. Что ты всё от меня бегаешь?
Раньше не приходило в голову, сколько романтики таят в себе поцелуи на чёрной лестнице. Здесь всегда сумрачно. Днём солнце неохотно проникает в запылённые окошки на дверях, ведущих на балконы. Ночью лампы светят не на всех этажах. И – тишина.
– Пора идти, – внезапно в памяти возникла ревущая Лучезара. Услужливое воображение нарисовало, как она в гневе кромсает мои вещи и шепчет проклятия.
– Всегда одно и то же.
Я, пожалуй, задержалась бы на той лестнице навечно. Таяла от поцелуев. Всё казалось мало. Но внизу хлопнула дверь. А светило, где-то архидалеко, неотвратимо садилось. И Чародейка никак не стремилась выпрыгнуть из моей головы.
– Пересвет, я ухожу. Хватит. Перестань, – в конце концов, взмолилась я, усмиряя его руки. – Поздно. Мне нужно помонстреть ночку.
– Не говори так, – Усмарь нахмурился.
Я выскочила из его объятий, пробежала несколько ступенек. Потом остановилась и свесилась через перила.
– Это же правда.
– Это – глупость.
Нас с детства пичкают сказками, где устоявшаяся стандартная правда борется с такой же устоявшейся стандартной ложью. В них всё легко и просто. В случае, если рядом с заколдованной героиней оказывается неблагородный герой, он начинает плеваться от отвращения, узнав о её беде. И ведёт себя гадко по отношению ко всем вокруг. Но появляется герой порядочный, которому чары, наложенные на героиню, ничуть не мешают жить. И он обязательно побеждает всех драконов и отрицательного персонажа, после чего помогает девушке избавиться от волшбы. Перед ней стоит выбор столь очевидный, что его и выбором-то нельзя назвать. Она отвернётся от плохого и постоит возле хорошего. А дальше – долго и счастливо.
Я думала, в жизни примерно так же. Ожидала, что все отвернутся от меня, когда узнают. Я стану для людей кем-то вроде неведомой зверюшки. Можно посмотреть и обсудить, но ни за какие пряники не прикоснуться. Выяснилось, что нет. Люди не шарахаются. Поглазеть тоже не стремятся, но и не разбегаются с воплями. Многие поглядывают с сочувствием. А оба героя – с долей книжного благородства. Не считают меня чудовищем и вовсе не прочь потрогать. Существует ли в мире «долго и счастливо», удобное для всех?
Я снова напомнила себе, что недурно бы извиниться перед Добрыней.
– Я не могу задерживаться.
Через полторы минуты и семь десятков ступеней я убедилась, что Сивогривов и впрямь неспроста ласкал взглядом потолок. Лучезара побесчинствовала (ложки, следы на стенах), а затем нашла плечо, чтобы выплакаться.
Она утирала слёзы, комкала бумажные платки, а рядом сидела Надёжа и успокаивающе гладила Чародейку по голове. Твердила ободряющие слова и явно сопереживала.
Я остановилась на пороге, посмотрела на слезливых подруг и задумалась: не дезертировать ли мне куда-нибудь. К примеру, пойти и достать извинениями мелкого Забытого. Полюбоваться из окна коридора великоградскими пробками на улице Мира. После чего слегка всплакнуть, сочувствуя неизвестному автору надписи на асфальте: «Будь с ним, но помни, что я есть!» Или встретить рассвет на кухне. А может, податься с сектантами в их святое место, дожидаться конца всего сущего. Но самое лучшее – уйти на крышу и просидеть там несколько миллионов лет, наблюдая, как медленно затухает солнце. Бред, понимаю. Только вот захотелось сбежать куда-нибудь подальше. Туда, где даже кольцо всевластья не валялось. И как можно дольше не возвращаться.
Надёжа подняла на меня глаза и произнесла горестно:
– Она такая несчастная.
Я сумрачно оглядела стол, заставленный тарелками и кастрюлями. Надёжа, как обычно, выступает в роли внимательной, заботливой подруги, этакой второй мамочки.
– Да что ты ей говоришь? – взрыдала Лучезара. – Она меня ненавидит. Меня все ненавидят, а она – больше всех!
– Странно, почему, – проговорила я, проходя в комнату. – Надёжа, нескромный вопрос: что ты здесь делаешь?
Гостья поведала, что Верещагина позвонила ей с моего мобильника (как же это я его забыла?) и пронюнила, что жизнь ей не мила. Надёжа, в уверенности, что звоню я (попробуй по вою и плачу угадать, кто именно звонит), кинулась спасать. А потом она кормила Лучезару борщом, салатом, котлетами и драниками. И не уставала повторять, что всё наладится.
