Одетта удивленно посмотрела на подругу.
Еще вчера ничего из ряда вон выходящего в Холле не произошло.
— Что случилось? — спросила она.
— Мы едем в Париж!
— В Париж? — изумилась Одетта. — Как интересно! Когда же?
— По просьбе премьер-министра папа примет участие в какой-то конференции или в чем-то подобном, и мы с мачехой поедем вместе с ним.
— Это самая замечательная новость, какую мне доводилось когда-либо слышать! — молвила Одетта. — До чего же тебе повезло!
Неожиданно Пенелопа отвернулась и угрюмо произнесла:
— У меня нет никакого желания ехать туда.
— Нет желания ехать? — эхом повторила Одетта. — Ты это серьезно говоришь?
Пенелопа взглянула на дверь — хорошо ли она закрыта.
Затем подошла к окну, где стоял диван.
— Иди сюда и сядь возле меня, — попросила она. — Я хочу тебе что-то сказать.
Одетта была ошеломлена тоном девушки.
Тем не менее она направилась к дивану с завораживающей грацией, которой так не хватало Пенелопе, и села на мягкую подушку, вопросительно уставясь на подругу.
Потянула за ленты, завязанные под подбородком, и сняла с головы капор из простой соломки.
Солнечный свет тотчас заиграл бликами на ее золотистой головке.
Девушки являли собой полную противоположность.
В отличие от Пенелопы Одетта Чарлвуд была высокая, тоненькая, изящная; милое личико соответствовало ее характеру.
Ее сияющие серые глаза красноречиво говорили о том, что девушка принадлежит к разряду мечтательниц и большую часть времени живет в выдуманном ею мире.
Однако ямочки на щеках, возникавшие всякий раз, как она смеялась, придавали ее лицу озорное выражение, от чего она становилась еще привлекательнее.
Но, когда она задавала вопросы подруге, голос и глаза ее оставались совершенно серьезными.
— Что ты скрываешь от меня, Пенелопа? Я поверить не могу, будто ты не хочешь ехать в Париж.
Девушка вновь взглянула через плечо на дверь, словно опасаясь, что ее кто-нибудь может услышать.
— Я собиралась тебе рассказать об этом… — произнесла она, — рано или… поздно. Дело в том, Одетта, что я… влюблена!
Одетта замерла.
— Влюблена? В кого же?
Она лихорадочно перебирала в уме всех мужчин, которые бывали в Холле, пытаясь отгадать, кому Пенелопа могла бы вверить свое сердце.
Валмеры довольно часто принимали у себя гостей, так как леди Валмер обожала светские развлечения.
Ей хотелось бы проводить больше времени в Лондоне, но муж ставил перед ней определенные рамки.
Одетта, подолгу находившаяся в усадебном доме, не могла не заметить, что множество элегантных мужчин, которые здесь бывали, все как один ухаживали за мачехой Пенелопы.
Не было случая, чтобы кто-нибудь из них обратил хотя бы минимум внимания на падчерицу.
К тому же, насколько ей было известно, холостяков среди них не имелось.
Конечно, Одетта была слишком отзывчива и деликатна, чтобы заговорить об этом с Пенелопой, но она очень беспокоилась за свою повзрослевшую подругу, которая все еще жила в родительском доме.
Мачеха была во сто крат привлекательней падчерицы.
Между прочим, она и не скрывала, что не в восторге от выпавшей на ее долю миссии вывозить в свет дочь мужа.
К сожалению, Пенелопа не походила на свою мать, умершую два года назад.
Напротив, она вся пошла в отца.
Темноволосый, крепко сбитый, ростом в шесть футов, лорд Валмер был довольно красив.
Однако у женщины его черты совсем не казались прекрасными, да еще приземистая фигура, унаследованная дочерью от него, и вовсе не придавала ей элегантности.
Но Пенелопа отличалась добротой и сердечностью, особенно по отношению к людям, к которым чувствовала привязанность.
Она была стеснительной и замкнутой, возможно, потому, что лишилась матери — умного наставника и друга — в период вхождения в ответственный возраст.
Именно поэтому Пенелопа льнула к Одетте, оставшейся, так же как и она, без матери.
К счастью, у Одетты не было мачехи, которая так или иначе усложняла бы ей жизнь.
— Кто же тот, в кого ты влюблена? — пыталась выяснить Одетта, поскольку Пенелопа все еще не назвала ни одного имени.
Девушка прошептала еле слышно:
— Это… Саймон Джонсон… и он тоже меня любит, Одетта. Он… вчера сам мне об этом сказал.
Это прозвучало ошеломляюще.
Саймон Джонсон был младшим сыном местного фермера-сквайра, обитавшего на другом конце деревни Эденхем.
Одетта знала его всю свою жизнь и всегда считала его чересчур серьезным и скучным.
То, что Пенелопа могла влюбиться в него, а он в нее, было настолько невероятно, что на какое-то время она потеряла дар речи.
— Но где же вы могли встретиться и… откуда ты так… так хорошо его знаешь? — наконец сумела вымолвить она.
А между тем она подумала о том, что ни сквайра Джонсона, ни его сыновей никогда не приглашали в Холл, кроме как на сборы охотников со сворами гончих либо на состязания гончих, когда они проходили во владениях лорда Валмера.
— Это все… случилось месяц… назад, — слегка задыхаясь от волнения, произнесла Пенелопа. — Я поехала верхом на прогулку с Сэмом. В тот раз его лошадь захромала.
Сэм был одним из грумов, которые обычно сопровождали Пенелопу во время верховых прогулок.
— Сэм пешком повел лошадь назад в конюшни, — продолжала Пенелопа, — а я поехала одна.
Она умолкла, чтобы перевести дыхание, и ее простоватое личико совершенно преобразилось.
— Я встретила… Саймона, — зардевшись, промолвила она, — когда он нес записку от своего отца… и мы разговорились, и он… немного рассказал мне о щенках спаниеля, которые только что появились у них.
Одетта напряженно слушала ее.
— Он сказал, что хочет показать их мне, и я, конечно, захотела их увидеть. Но я знала, что папа очень обрадуется, если я попрошу разрешения навестить Джонсонов.
— И что же ты сделала? — спросила Одетта, уже заранее зная ответ.
— Саймон сказал, что приедет на двуколке и заберет меня, если я выйду прогуляться на опушку рощи, той, что неподалеку от дома.
Одетта не верила своим ушам.
Это было так не похоже на Пенелопу — проявлять инициативу или прилагать какие-то усилия.
— Значит, ты пошла одна?
— Дома я сказала, что у меня болит голова и я собираюсь прилечь после чая.
