Комната, добытая ей Дженни в том доме, где циркачка снимала жилье, и правда оказалась маленькой и неудобной, а грязное окно впускало очень мало воздуха.
Но Орлена знала, что сама бы она ничего не нашла, и была только благодарна Дженни, что та взяла ее под свое крыло.
Их квартирная хозяйка, краснолицая толстуха, попивающая джин, была добродушной женщиной и за отдельную плату охотно готовила им ужин после представления.
Орлена думала, что такая привлекательная девушка, как Дженни, каждый вечер ездит ужинать в рестораны, но выяснилось, что это не так.
Нет, конечно, всегда находились мужчины, желающие ее пригласить, но они считали, что купленная еда дает им право потребовать от циркачки другие услуги, и Дженни отказывала им с резкостью и достоинством, которым Орлена завидовала.
— Я скучаю по твоему брату, — однажды тоскливо молвила артистка.
Орлена смутилась. Ей было неловко, что Терри так быстро переметнулся к балерине.
— Ты видишь лорда Уэстовера? — торопливо спросила она, чтобы отвлечь разговор от брата.
Дженни покачала головой.
— Он ни разу не появлялся после того вечера, когда мы все вместе ездили ужинать. Я думала, он встречается с тобой.
— Нет, я его больше не видела.
— Странно, — удивилась циркачка. — Он тобой увлекся — я была в этом уверена!
Орлена невольно подумала, что, если бы лорд Уэстовер знал, в каком она сейчас положении, возможно, он захотел бы возобновить их знакомство.
Однако девушка подозревала, что молодой лорд, подобно Терри и графу, был бы очень шокирован тем, что она делает, и вознамерился бы немедленно забрать ее из цирка.
Но не только цирковая атмосфера и жилье были для Орлены непривычными; сами улицы теперь, когда девушка ходила пешком, а не ездила, приняли совсем другой облик.
Они по-прежнему были запружены наемными и частными экипажами, колясками, фаэтонами, ландо, дилижансами и почтовыми каретами, которые она и раньше видела из экипажа графа.
Но теперь Орлена заметила двухпенсовых почтальонов с их колокольчиками, фонарщиков, мусорщиков, разносчиков, еврейских нищих, лошадиных барышников, травниц и оборванных босоногих детишек.
Особенно много их было возле цирка. Обычно они толпились вокруг ларька, где торговали горячим напитком из молока, сахара и сассафраса, и, не в состоянии купить себе чашку, вдыхали его аромат.
Напиток стоил полтора пенса. Орлена знала, что должна беречь деньги, но не могла устоять, чтобы не попробовать его.
Как оказалось, это горячее лакомство было любимым обедом бедных, несчастных, забитых маленьких трубочистов.
Только ночью, когда девушка оставалась одна и лежала на узкой кровати с рваными, тонкими одеялами и жесткой соломенной подушкой, она позволяла себе думать о графе.
Тогда любовь захлестывала ее волной, и Орлена снова дрожала, вспоминая его поцелуй в саду «Бушеля» и восторг, который она тогда испытала.
Лишь иногда, ожидая, когда рабочие сцены выдвинут фортепиано на арену, она тихо играла первые ноты музыки, сочиненной той ночью.
Эта музыка так живо напоминала о графе, что Орлене казалось, будто он стоит рядом.
Но не только прикосновения его губ жаждала она и душой, и телом. Она снова и снова вспоминала выражение его глаз, его кривую улыбку, даже цинические морщины на лице и насмешливую нотку в голосе.
— Я люблю его! Я люблю его! — отчаянно кричала девушка и жалобно спрашивала себя, поминает ли ее граф добрым словом или, напротив, разгневан из-за ее побега.
Его светлость никогда не поймет, что Орлена ушла потому, что должна ему так много денег. Ей невыносимо быть в долгу у него, именно у него, сколько бы она ни задолжала всем остальным.
Граф с самого начала презирал ее.
Единственный способ хоть немного подняться в его глазах — это вернуть ему деньги, сколько бы времени это ни заняло, ту тысячу фунтов, которую Орлена пожертвовала, не посоветовавшись с ним.
Особенно тяжело было от того, что она так импульсивно отдала эту тысячу, не понимая, как много сам граф уже делает для детей, которых она пожалела.
«Я была так глупа в столь многих отношениях», — сказала себе девушка. И с содроганием вспомнила гнев его светлости и презрение на его лице, когда граф обвинил ее в щедрости к какому-то охотнику за приданым.
Да, он, конечно, извинился, но это не могло загладить боль, ведь он счел Орлену способной на обман и поведение, которое противоречило всем ее идеалам и представлениям о нравственности.
Все пошло не так с того момента, когда граф поцеловал ее в саду, беспомощно подумала Орлена. А все из-за того, что она не могла бороться с ним или вести себя, как вела бы себя любая приличная женщина. Это было просто невозможно.
Его губы взяли ее в плен, и ощущение чуда и восторга, наполнившее ее, было слишком захватывающим, слишком волшебным, чтобы сопротивляться.
Орлена отдалась этому чувству, потому что была не в силах поступить иначе, но как она могла объяснить это графу? Как могла заставить его понять, что никогда бы не позволила это никакому другому мужчине, а только ему, ему одному?
Снежок составил слово «нос» и теперь трогал копытом букву «с» для слова «сыр».
Погруженная в свои мысли девушка машинально играла нужную мелодию, едва сознавая, что происходит вокруг. Она пыталась не думать о графе, пыталась сосредоточиться на номере, но почему-то так живо ощущала его присутствие, что вдруг с ужасом подумала, уж не сидит ли он в зрительном зале?
Но ведь это невозможно! Зачем ему приходить сюда?
Да, верно, немало светских джентльменов заглядывали в Амфитеатр, потому что восхищались искусством наездников. Но конные трюки вперемежку с вульгарными клоунами, танцующими собачками и дрессированными медведями вряд ли заинтересовали бы графа.
«У меня просто разыгралось воображение, — сказала себе Орлена. — И даже будь граф здесь, он бы меня не узнал».
В свои первые представления девушка страшно боялась публики и даже смотрела иногда сквозь прорези маски на ложи, нет ли там знакомого лица. Но поняв, насколько неузнаваемой делает ее венецианский костюм, девушка перестала так стесняться.
Правда, всегда оставался один неловкий момент, когда Орлена должна была выходить на арену вслед за мужчинами, двигающими фортепиано, и знала, что некоторые люди в переполненном Амфитеатре смотрят на нее.
Впрочем, подавляющее большинство интересовалось только Дженни, которая, исполнив пируэты на спине Снежка, заставляла его кланяться под аплодисменты.
Конь делал это очень грациозно: сначала вытягивал правую переднюю ногу и наклонял голову почти до земли, потом левую ногу.
Аплодисменты продолжались некоторое время, а когда стихали, фортепиано уже стояло на месте, и Орлена сидела на крутящемся табурете.
