— Нет, вы мне должны очень много! — сурово произнес граф.
Девушка посмотрела на него с удивлением.
— Н-но… как?..
— Вы должны мне за все, что я испытал, когда думал, что потерял вас. И вам придется за это заплатить.
— Боюсь… я… я не… понимаю, — нерешительно проговорила Орлена. Но сердце ее лихорадочно забилось, и что-то странное случилось с горлом, отчего стало трудно говорить.
— Как вы посмели заставить меня так страдать? — спросил граф.
Теперь гнев в его голосе слился со странной музыкой, которая заиграла в ее сердце.
Граф притянул ее еще ближе. Затем его губы коснулись ее губ, и сбылось то, чего девушка страстно желала и о чем молилась с тех пор, как он впервые поцеловал ее.
Она вновь ощутила весь тот восторг, что познала в саду, но теперь в прикосновении его губ появилось что-то более глубокое, более чудесное. Словно раньше граф подвел ее к самым вратам рая, а теперь они были открыты и он ввел ее внутрь.
Все вокруг было залито золотым сиянием, которое казалось почти невыносимым, и играла божественная музыка, соединившая их неким неописуемым образом.
Ее губы были мягкими и беззащитными, и Орлене почудилось, будто через них граф вбирает в себя не только ее сердце, но и душу, и ум, и она перестает быть собой и становится частью его.
Ощущение было настолько острым, настолько прекрасным и восхитительным, что девушка не могла больше ни дышать, ни думать, а только лишь трепетать от тысячи невыразимых чудес.
Затем граф поднял голову.
— Моя дорогая, моя глупая, нелепая, дорогая малышка! Как я мог тебя потерять? Как ты могла меня оставить?
— Я… люблю тебя!
Даже самой Орлене показалось, что ее слова пришли очень издалека, но не было никаких других слов, ничего в целом мире, кроме «люблю».
Граф смотрел на нее с минуту, а потом снова поцеловал — он целовал ее медленно, властно и страстно, заставляя все ее тело дрожать и тянуться к нему.
Экипаж казался полным звезд, ослепительных и чудесных.
Только когда лошади остановились перед Алверстон-хаусом, граф разомкнул объятия, и медленно, с невероятным усилием, они слегка отодвинулись друг от друга.
Лакей открыл дверцу.
Граф вышел первым, помог сойти Орлене и, словно защищая, обнял ее одной рукой, подталкивая к парадной двери.
Дворецкий уже ждал в холле.
— Вы нашли мисс Орлену, милорд! Это хорошая новость — очень хорошая!
— Да, я нашел ее, Бейтсон, но мы только что пережили очень неприятное происшествие и хотели бы чего-нибудь съесть и выпить.
— В библиотеке есть сандвичи, милорд.
— Скажи шеф-повару, что мы требуем ужин через полчаса, — велел граф.
— Хорошо, милорд.
Дворецкий бросился вперед, чтобы открыть дверь библиотеки, и граф ввел Орлену в большую, заставленную книгами комнату.
Глубокие диваны, серебряные канделябры и ряды цветных переплетов встретили девушку с хорошо знакомым гостеприимством. Но как только дверь закрылась, все внимание Орлены сосредоточилось на человеке, который вошел в библиотеку следом за ней.
Девушка повернулась к нему и, увидев выражение его лица, вскрикнула от бесконечного счастья и бросилась в его объятия.
Граф прижал ее к себе и снова принялся целовать — бешено, лихорадочно, страстно, пока стены библиотеки не закружились вокруг них.
У Орлены возникло такое чувство, будто они оба плавятся в жару пламени, оставшегося позади, и она горит от экстаза, зажженного прикосновением его губ.
Закончив ужин, Орлена посмотрела на графа и рассмеялась.
— Я забыла, какой вкусной бывает еда. Я так устала — даже передать не могу, как я устала, — от свиных ножек, колбас и мяса, тушенного с какими-то очень странными приправами.
— Я не желаю повторять, что ты сама в этом виновата и получила по заслугам!
— Ты опять заставляешь меня… сознавать мои… ошибки, — ответила девушка.
Граф встал со своего места во главе стола, чтобы подать ей руку.
— Пойдем в библиотеку. Я хочу с тобой поговорить.
Орлена взглянула на него слегка встревоженно, и граф добавил:
— Я не сержусь, если ты этого боишься.
— Я не… боюсь, — ответила девушка, — вовсе… нет.
Не удержавшись, она прижалась лицом к его плечу, и этот легкий жест нежности заставил графа обнять ее.
Поцеловав ее волосы, он повел Орлену из маленькой столовой, где они ели, в коридор.
Только когда они оказались у дверей библиотеки, девушка нерешительно промолвила:
— Когда я пошла наверх, чтобы… переодеться, я подумала, что уже… слишком поздно, чтобы… беспокоить вашу матушку, но мы не должны сообщить… герцогине, что я… вернулась?
— Герцогиня уехала.
Орлена удивленно вскинула глаза, и граф объяснил:
— Это одна из вещей, о которых я собирался поговорить с тобой.
Словно ледяная рука вдруг сжала ее сердце. В радости снова быть с графом она забыла о леди Аделаиде. Орлена забыла обо всем, потому что он заполнил весь ее мир.
Теперь же девушка вспомнила, что случилось до того, как она покинула Алверстон-хаус, и как леди Аделаида сказала ей, что выходит замуж за графа и что Орлена ничего не значит в его жизни.
Граф поцеловал ее и подарил то несказанное блаженство, какое она не знала прежде, но девушка прекрасно понимала, как мало значения он этому придает.
Теперь она казнила себя, что опять была слишком уступчива и поступала так, как хорошо воспитанная юная леди поступать не должна.
Перед ужином Орлена поднялась наверх и сменила свой театральный костюм на одно из красивых платьев, висящих в гардеробе, где она их и оставила.
Ей прислуживала горничная, но не Николь, поскольку старшая горничная, будучи пожилой женщиной, уже легла спать. Итак, не желая задавать вопросы, Орлена ничего не узнала о том, что случилось в Алверстон-хаусе после ее отъезда.
Кроме того, девушка слишком торопилась вернуться к графу — чтобы быть с ним, как она страстно желала.
Но теперь пора посмотреть в лицо правде, какой бы неприятной та ни была и какой бы несчастной она ни сделала Орлену.
Она должна вернуться на то место, какое занимала раньше, — место подопечной графа, мало что значащей в его жизни.
Но поскольку девушка любила его и, даже просто находясь рядом с ним, чувствовала, как все ее тело трепещет и тянется к нему, она посмотрела на графа широко открытыми глазами и вошла в библиотеку. Дверь позади них закрылась.
Инстинктивно Орлена направилась к камину, хотя вечер стоял теплый и огонь не разводили, лишь изысканный букет заполнял пустоту очага.
