Евгения смотрела на него, склонив голову набок.
— В этом костюме вы похожи на принца, — сказала она.
— А вы, мадемуазель, похожи на принцессу, — рассмеялся маркиз.
Евгения действительно выглядела очаровательно. Волосы струились по ее спине до самой талии словно медно-золотистая мантия, а глаза сияли, как большие голубые водяные лилии. На ней было голубое кисейное платье, на ногах — голубые бальные туфельки.
— Спасибо. Это платье особенно красиво смотрится, когда я кружусь. Хотите покажу?
— Да, пожалуйста, — попросил маркиз.
— Евгения, что ты делаешь? — Миссис Давдейл, запыхавшись, поднималась по ступенькам. Увидев пируэты дочери, она потрясенно замерла.
— Ничего, мама.
— Ты кружишься. Это недостойно барышни. Проси прощения у маркиза.
- Но я сначала спросила у него, — запротестовала Евгения.
— Уверяю вас, она действительно спросила разрешения, миссис Давдейл, — подтвердил маркиз, и глаза его весело сверкнули.
Миссис Давдейл взяла дочь за руку, чтобы увести. Но Евгения вырвала руку и подбежала к маркизу.
— Господин маркиз, — выпалила девочка, — когда-нибудь я выйду за вас замуж — только за вас, и ни за кого другого на свете!
— Евгения! — воскликнула миссис Давдейл.
А маркиз смотрел на стоящую перед ним девочку спокойно и серьезно.
— В таком случае, — произнес он, — я обязательно дождусь, пока вы вырастете.
В камине треснуло полено — и этот звук вывел Евгению из задумчивости.
Девушка была непритязательна. Но она прекрасно осознавала разницу между той сценой из ее воспоминаний — в теплом, сверкающем Бакбери — и этой скромной гостиной в Лондоне, с потертыми креслами и штопаными портьерами на окнах.
Миссис Давдейл, будто подслушав мысли дочери, произнесла те самые слова, которые только что прозвучали в уме Евгении.
— В таком случае я постараюсь дождаться, пока вы вырастете — именно так сказал маркиз. Конечно же, он не сдержал данного обещания. Я имею в виду, не дождался. Но это и неудивительно, — фыркнула миссис Давдейл. — Эта графиня решила заполучить его во что бы то ни стало.
Красавица графиня была молодой приятельницей покойной матушки маркиза и приехала в Бакбери спустя месяц после рождественского бала.
Когда спустя две недели она вернулась во Францию, маркиз последовал за ней.
Он сообщил своему главному управляющему, что у него во Франции возникли семейные проблемы и некоторое время он будет отсутствовать. Однако миссис Давдейл была убеждена, что маркиз поспешил следом за графиней.
Какими бы ни были причины отъезда маркиза, Бакбери-Эбби, так или иначе, был закрыт. Здесь больше не было ни приемов на свежем воздухе, ни балов.
— Мы потеряли рай! — простонала миссис Давдейл. — И до чего мы теперь докатились?!
Слушая мать, Евгения удивлялась, как та могла забыть свою собственную роль в разрушении их прежней жизни.
Правда заключалась в том, что, когда Бакбери был закрыт, их жизнь стала гораздо скучнее. Миссис Давдейл стала крайне раздражительной и вздорной. На протяжении нескольких месяцев после отъезда маркиза она непрестанно изводила своего терпеливого супруга: мол, неужели у него нет иных амбиций, кроме тех, чтобы оставаться главным управляющим мертвого дома и пустующего поместья? В конце концов ей удалось убедить мужа, что ему уготована иная судьба и все, что ему нужно, — это деньги, чтобы начать какой-то бизнес, какое-то свое дело. Он подал в отставку с поста главного управляющего и отплыл на золотые прииски Аляски. Жену и дочь он отправил к своей вдовой тете Клорис в Лондон. А меньше чем через полгода пришло известие, что мистер Давдейл скончался от лихорадки. Миссис Давдейл и Евгения так больше и не вернулись в Бакбери-Эбби.
— Нам никогда не вернуться домой, — продолжала причитать миссис Давдейл, тронутая до слез собственными воспоминаниями. — Мы никогда не увидим наш «Парагон»
[1] — иначе его и не назвать, — где все так чудесно, где можно было укрыться от суетности этого мира!
Евгения положила руку на подлокотник, оперлась на нее подбородком и молча смотрела на огонь. Вспоминая прошлое, она больше всего тосковала по расположенному в глубине леса очаровательному уединенному домику, где жила семья главного управляющего. Его стены были увиты плетущимися розами, над карнизом кружили голуби, в высокой траве за белым забором паслись олени. У Евгении была кошка Сахарок и маленький пони Бад.
Она была так счастлива в этом доме, с любимым отцом, так счастлива, что теперь старалась не думать об этом. Если бы только мать не напоминала о том времени так часто!
Для миссис Давдейл единственным шансом вырваться из нынешнего стесненного положения было замужество Евгении. Ее дочь была невероятно красива — все признавали это. Она могла бы обольстить самого принца Уэльского, если бы захотела!
Миссис Давдейл всячески старалась сделать так, чтобы Евгению заметили. Не было случая, чтобы она пропустила хоть одного неженатого мужчину, не расхвалив достоинств дочери. Как только леди Грэнтон роняла имя какого-нибудь подходящего холостяка, миссис Давдейл тут же старалась добиться возможности быть представленной ему.
Обычно мать сопровождала Евгению, когда та отправлялась по поручениям тетки к Фортнаму, с единственной целью: обратить внимание дочери на графа такого-то или герцога такого-то. Во время прогулок по Кенсингтонским садам она то и дело толкала Евгению в бок, когда какой-нибудь надменный виконт или герцог проезжал мимо.
- Брось на него взгляд, дорогая. Повернись в профиль. Стань у него на пути.
Из-за подобных интриг матери Евгения чувствована себя очень несчастной. Она инстинктивно отвергала любые ее предложения.
Прижавшись лбом коконному стеклу, Евгения шептала слова, которые превратились для нее в ежедневную мантру: «Я никогда не выйду замуж за человека, которого одобрит мать!»
Сидя за завтраком, миссис Давдейл читала газету через лорнет. Неожиданно она взволнованно вскрикнула.
— Мама? — встрепенулась Евгения.
Миссис Давдейл махала рукой у лица, будто ее бросило в жар от прочитанного.
— О Господи! Мы спасены!
Евгения с удивлением воззрилась на мать.
— Как спасены, мама?
Мать бросила на стол газету и ткнула в нее пальцем.
— Вот, смотри. Маркиз Бакбери вернулся в Англию и в настоящее время находится в Лондоне!
Евгения, угадав, что на уме у матери, нахмурилась.
— Он, вероятно, уже седой и старый.
— Седой? Старый? Ему должно быть... дай-ка сообразить... Ему исполнилось двадцать один, когда я в последний раз его видела... Тебе было десять... значит, сейчас ему немногим больше тридцати.
