— Как я на это надеюсь, как надеюсь! — сказала Фортуна. — Вы выиграли сегодня? — Она спросила об этом очень тихо, чтобы никто не мог услышать.
— Я уже объяснял вам, что не… — начал было маркиз, но, увидев ее глаза, сказал: — Да, выиграл.
Выражение радости изменило лицо Фортуны почти до неузнаваемости, и маркиз на какое-то мгновение залюбовался им. Но потом резко сказал:
— Я полагаю, что вы не уделяете должного внимания сэру Гаю.
И девушка послушно повернулась к своему соседу.
Когда обед, состоявший из множества изысканных блюд, закончился, дверь неожиданно распахнулась и в зале появились танцовщицы из оперного театра. Замелькали разноцветные шелка, засверкали драгоценности, раздались звонкие голоса, — словом, создалось впечатление, что в комнату влетела стайка красочных колибри.
Маркиз поднялся, чтобы поприветствовать дам. Слуги принесли новые стулья, и танцовщицы, весело болтая и хохоча, распределили свои места за столом. Рядом с каждым джентльменом виднелось теперь хорошенькое личико и элегантная фигурка, облаченная в вечернее платье с вызывающе глубоким декольте.
Фортуне никто не сказал о том, что на обед приглашены танцовщицы, и теперь она с удивлением и интересом наблюдала за тем весельем и возбуждением, которое кордебалет оперы внес в их компанию. Слуги в напудренных париках и красочных ливреях едва успевали наполнять хрустальные бокалы из обернутых салфетками бутылок, которые хранились в большой ванне со льдом, стоявшей у входа в кухню.
— За твое здоровье, Сильванус! — воскликнул сэр Гай Шеррингтон. — Пусть у тебя всегда будет столько же хороших идей, как нас развлечь, как и сегодня!
— Я тоже выпью за здоровье милорда! — вскричала хорошенькая танцовщица с милым французским акцентом. — Ибо это тот самый храбрец, с которым я так давно мечтала познакомиться, le monsieur
[7], который, как говорят, такой нехороший, такой испорченный, что получил прозвище le jeune Diable
[8]! А я, Одетта, безумно люблю дьяволов!
Она вскочила с места, подбежала к маркизу, наклонилась и на французский манер расцеловала его в обе щеки.
— Voila, monsieur!
[9] — сказала она. — Теперь я, как это говорится, ученица самого дьявола!
Раздался взрыв смеха, и с этого момента гости стали вести себя более раскованно.
Некоторые джентльмены отодвинули стулья и принялись танцевать со своими дамами, закружив их в вихре вальса, который в начале века считался неприличным танцем, а теперь был принят даже в Альмаке.
Но польку, которая последовала за ним, вряд ли допустили бы в приличное общество. Но Фортуна об этом не знала. Она думала: «Какой сумасшедший танец; интересно, что бы подумала о нем Гилли?»
— Могу ли я пригласить вас на танец? — спросил сэр Гай, когда оркестр снова заиграл вальс. — Надеюсь, Сильванус не вызовет меня на дуэль за то, что я приглашаю вас!
— С чего бы это ему вызывать вас? — произнесла Фортуна с невинным видом.
Она была слегка задета тем, что никто не приглашал ее танцевать, не понимая, что друзья маркиза считали неприличным охотиться в его угодьях. Сэр Гай, однако, готов был пожертвовать давней дружбой.
Фортуна взглянула на маркиза, увлеченного разговором с резвушкой Одеттой.
— Я охотно станцую с вами, — сказала Фортуна, — но боюсь, что у меня плохо получится. Я брала уроки танцев, но это были медленные и, наверное, ужасно старомодные танцы, особенно в сравнении с теми, которые танцуете вы.
— Я научу вас, — с готовностью произнес сэр Гай.
Они закружились в вальсе, и Фортуна с радостью обнаружила, что танцует вполне прилично. Только один раз она сбилась, взглянув в конец стола и увидев, что Одетта снова целует маркиза, на этот раз в губы.
Когда сэр Гай отвел Фортуну на место, плотину, мешавшую другим мужчинам приближаться к ней, словно прорвало. У нее не было отбоя от приглашений на вальс или на польку, и она получила столько комплиментов, что залилась краской стыда и была несколько сконфужена.
— Вы просто восхитительны! — сказал лорд Уорчестер, когда она, наконец, согласилась на вальс.
— Мне кажется, вам не следует говорить мне такие вещи, — смутилась Фортуна.
— Пока его светлость меня не слышит, я буду говорить то, что думаю, — заявил лорд Уорчестер. — Может быть, я покажусь вам трусом, но должен сказать, что он по малейшему поводу хватается за пистолет.
Фортуна рассмеялась:
— Сэр Гай тоже боялся, что его светлость вызовет его, но я не думаю, чтобы маркиз стал из-за меня драться на дуэли.
— Вы слишком скромны, — сказал лорд Уорчестер, — и, вероятно, слишком молоды, чтобы понять, что мужчины из-за вашей красоты будут не только стреляться и умирать, но и изнывать от тоски — как придется изнывать мне, ибо вы для меня — недосягаемая звезда!
— Мне так хочется верить, что это правда! — воскликнула Фортуна. — Но благодарю вас, милорд, за эти слова. И хотя я знаю, что вы надо мной смеетесь, все же приятно думать, что я пользуюсь успехом у мужчин.
— Вы очень милая и неиспорченная девушка, — произнес лорд Уорчестер совсем другим тоном. — Жаль, что…
Но тут он замолчал и взглянул на маркиза. Губы его сжались, и до конца танца он не проронил ни слова.
Усаживаясь на свое место, Фортуна вдруг заметила, что почти все свечи потушены. В зале царил соблазнительный полумрак, и, хотя веселые танцы продолжались, многие уже разлеглись на диванах, стоявших вдоль стен, или сидели, положив руки на стол, словно им было трудно не только танцевать, но и стоять.
Неожиданно на середину зала выскочила танцовщица и принялась неистово кружиться. Юбки ее развевались как бешеные. Два джентльмена с хохотом преследовали ее, хватая за платье и разрывая тонкую ткань.
— Саломея под семью покровами! — закричал один из них. — Осталось только два!
Они пытались схватить ее в свои объятия, но поскальзывались на паркете, и скоро, под радостные возгласы друзей, сорвали с нее почти всю одежду. Но тут, с криками притворного возмущения, танцовщица убежала от них.
Она ловко увертывалась, лавируя между стульями и столом, но в конце концов была поймана и, крича от радости, отнесена в тень.
— Позы! Позы! — закричали несколько джентльменов, и в центр зала вышла красивая австриячка из Вены.
Она начала медленно раздеваться, снимая одну деталь одежды за другой и принимая картинные позы на манер «живых картин», от которых сходил с ума весь Париж и которые только недавно появились в Лондоне.
И только тогда, когда под взрывы аплодисментов и крики «Браво» она осталась почти совсем обнаженной, маркиз взглянул на часы. Повернувшись к Фортуне, которая широко раскрытыми глазами смотрела на это представление, он сказал:
