— Я знаю это, — ответила Фортуна. — И если кому-нибудь будет нужна моя помощь, я им помогу.
— Наступит день, когда ты займешь такое положение, что сможешь помочь очень многим, — сказала Леонора — и это были слова ясновидящей.
Она закрыла глаза, словно желая показать, что устала говорить.
Фортуна ничего больше не сказала. Она тихо вышла из кибитки, и маркиз последовал за ней.
— Они наши друзья, и не ждут денег за свою помощь, — сказала она ему, — но вы можете дать ребятишкам, которые держали наших лошадей, по маленькой серебряной монетке.
Она попрощалась с цыганами на их языке и вместе с маркизом поехала назад к лесу.
— Почему вы спросили Леонору, куда уехали Гримвуды? — поинтересовалась она.
— Мне было просто интересно, — ответил маркиз.
Она видела, что он что-то скрывает от нее, но поскольку он не хотел говорить, то она не стала настаивать.
Когда они спешились и прошли в дом, он сказал:
— Полагаю, вы захотите отдохнуть. Я пригласил сегодня на ужин четверых своих друзей.
— Вы устраиваете званый вечер! — воскликнула она. — А я так надеялась, что мы будем одни.
— Я хочу познакомить вас с моими друзьями, — резко ответил маркиз.
На ее лице появилось разочарование.
— Они долго не засидятся, — успокоил он, — я сам этого не хочу. Мы сделаем вот что — выставим их в одиннадцать часов.
— Как же нам удастся сделать это, не показавшись невежливыми? — спросила Фортуна.
— После ужина, когда вы покинете нас, — ответил маркиз, — идите в библиотеку. Джентльмены останутся со мной. Когда стрелки часов покажут одиннадцать, пошлите ко мне Бейтсона с запиской. Не важно, что вы там напишете — главное, чтобы был предлог разойтись.
— Прекрасный план! — радостно вскричала Фортуна.
Но что-то в выражении лица маркиза или, быть может, в его голосе подсказало ей, что он просит прислать ему записку не только по этой причине.
Она не могла себе представить, что он задумал, но была твердо убеждена, что записка нужна была вовсе не потому, что он хотел остаться с ней наедине или избавиться от своих друзей.
Однако она понимала, что не может ни о чем спрашивать и что он ждет, когда она уйдет. Она с удовольствием осталась бы с маркизом, но подумала, что он, наверное, хочет побыть один.
Она отправилась в спальню, сняла амазонку, облачилась в платье свободного покроя и уселась у окна, выходящего в сад.
«Как бы я была счастлива в Тейне, — подумала она, — если бы маркиз не был таким суровым и не впадал бы в тоску от всего, что напоминает ему о подлости герцога».
Ей вспомнились широкие поля, раскинувшиеся до самого горизонта, которые она видела с опушки леса.
Это жестоко, подумала она, но он на самом деле должен быть благодарен Господу за то, что имеет.
Но она понимала, что никогда не сможет убедить в этом маркиза. Он никак не мог смириться с тем, что потерял; ничто не имело для него значения, ничто не интересовало его, кроме мести. Он думал только об одном — как одержать победу над герцогом и вернуть все то, что принадлежало ему по праву.
— Как бы я хотела помочь ему! — прошептала Фортуна.
Разве могла она представить себе, что чувствует мужчина, оказавшийся в подобной ситуации? Разве могла она ощутить ту горечь, которая, словно яд, отравила его кровь, искажая все, что он видел и делал, заполняя собой все его мысли?
— Помоги ему, Господи, прошу тебя, — молилась она.
Надо было найти способ излечить его, подобно тому, как Гилли лечила больных ребятишек в трущобах Уотерлеса.
Но Гилли частенько говорила ей:
— Болезнь ума гораздо труднее поддается лечению, чем болезнь тела.
А ведь маркиз страдал не от болезни ума, а от гораздо более страшной напасти — болезни души.
Да, она была права, сказав ему, что месть разрушает его душу! Но удастся ли ей найти средство, которое излечит его?
Она вспомнила, как много лет назад Гилли говорила о траве прощения. Фортуна не могла сейчас вспомнить, что это была за трава, но чувствовала, что именно она и нужна была сейчас маркизу — трава прощения, которая унесла бы прочь его тоску, его желчность и ненависть и подарила бы ему покой и счастье.
— Господи, подскажи, как мне помочь ему, — шептала Фортуна, — подскажи, что надо сделать.
Ей вдруг почудилось, что ее молитва вспорхнула, словно птичка, и полетела над садом, прямо к садящемуся за сосновым лесом солнцу, которое напомнило ей об Аполлоне. Она полюбила этого бога с тех самых пор, когда Гилли рассказала ей о нем, и подсознательно связала его с образом маркиза.
Неожиданно до ее ушей донесся шорох крыльев, и она увидела, что на подоконник приземлилась белая голубка. Она села, совсем не боясь Фортуны, и, наклоняя свою головку сначала в одну, а потом в другую сторону, глядела на девушку своими круглыми глазами-бусинками.
— Это знак свыше, что мои молитвы будут услышаны, — решила Фортуна.
Голубка расправила крылья. Снежно-белая на фоне зелени деревьев, она взмыла в небо и исчезла в лучах заходящего солнца.
— Мне будет указан способ излечения маркиза, я уверена в этом, — вскричала Фортуна.
Служанки принесли в ее комнату ванну, наполненную водой с розовым маслом, и, искупавшись, она вытерлась полотенцем, благоухавшим лавандой.
Затем она надела зеленое платье, обшитое по вороту и манжетам крошечными кружевными оборками, схваченными маленькими бантиками из зеленого бархата, и спустилась вниз.
Она думала, что маркиз еще переодевается, но он уже ждал ее в салоне.
Когда она вошла, он встал из-за стола, за которым что-то писал, и она увидела, что он одет в превосходно сшитый сюртук из изумрудно-зеленого атласа, сидевший на нем как влитой.
— Мы с вами похожи на лесных духов, — воскликнула Фортуна. — Неужели вы знали, что я тоже надену зеленое?
— Понятия не имел, — ответил маркиз. — Вы выбирали платье по своему вкусу. И хочу заметить, что в этом наряде вы просто неотразимы.
Фортуна склонилась перед ним в реверансе.
— Благодарю за комплимент, — сказала она, — но будьте осторожны — ваши похвалы могут вскружить мне голову.
— Неужели это возможно? — спросил маркиз.
— Я шучу, — ответила Фортуна. — Я очень хорошо знаю свой недостатки, даже когда вы мне на них и не указываете.
— Да я в ваших глазах просто людоед, — произнес маркиз с лукавым огоньком в глазах.
— Так ведь в замках только людоеды и живут! — сказала Фортуна, глядя на него из-под опущенных ресниц. — Но если верить сказкам, людоеды всегда неравнодушны к молодым хорошеньким девушкам.
