– Это дождь, Таечка. И гроза. Гром гремит.
– А…
– Налить тебе еще вина?
– Да. Я боюсь грозы… Очень боюсь…
– Не бойся. Наоборот, наслаждайся своим победным положением.
– Победным?..
– Ну да. Там, на улице, хлещет дождь, дует злобный ветер, небо гремит и сверкает, а у нас в гостиной тихо, тепло и спокойно, и камин горит, и вино… Всегда надо осознавать свое победное положение над внешними обстоятельствами, Таечка. И получать от этого удовольствие.
– Хм… Это что, метафора такая, да, Фил?
– Ну, пусть будет метафора. Я в душе немного поэт, хотя, боюсь, ты можешь истолковать мою метафору неправильно.
– Да чего толковать?.. И без того все ясно, – сказала Тая.
– Что тебе ясно, милая? Что?
Услышав слегка раздраженную насмешку в голосе собеседника, Тая моргнула, улыбнулась хмельно:
– Ой… Смотри-ка, я уже второй бокал вина выпила! И не заметила…
И подняла глаза – настороженные, испуганные. Так смотрит ребенок, ожидая, как поведет себя взрослый – или пристыдит, или, наоборот, одобрит.
– Хочешь, еще налью? И прошу тебя, не горбись, милая, расправь плечики. Такое платье требует от женщины, пусть и слегка хмельной, горделивой осанки. Я бы даже сказал, надменной. А ты… Ты же такая…
– А я на маму похожа, Филипп?
– Таечка, ты опять… Мы же договорились!
– Извини, я только спрошу… Только один вопрос… Можно?
– Ну давай… – вздохнул Рогов.
– Ты мне говорил, маму кремировали. Значит, у нее даже могилы нет… А где урна с пеплом? Я знаю, такие урны выдают родственникам. И если у мамы ни одного родственника не было… Наверное, тебе должны были отдать?
– Да, милая, так и было. Но стоит ли сейчас о грустном? Хотя ты права, мне давно надо было ответить на все твои вопросы, чтобы они тебя не мучили.
– Значит, урна у тебя?
– Нет-нет, что ты… Я отдал ее домработнице, она сказала, что сделает все, как надо. То есть отнесет урну на могилу Настиной матери и там закопает.
– Татьяне отдал? – переспросила Тая.
– Нет, тогда была другая домработница.
– Да, точно… Я вспомнила. Мама называла ее Марией. Она была добрая, все время меня по голове гладила. Только я лица ее совсем не помню. Я и мамино лицо плохо помню. Филипп, свози меня на кладбище, пожалуйста! На могилу к бабушке! Тем более там мама… Я очень прошу тебя, Филипп!
– Хорошо, хорошо… Я выберу время, обещаю тебе. Правда, я совершенно не понимаю, где искать могилу Настиной матери. Но ничего, найдем. А ты, я смотрю, плакать собралась? Глазки блестят…
– Нет, нет! Тебе показалось.
– И правильно. Не надо плакать, девочка. Надо улыбаться и радоваться жизни. Ты такая нежная, такая трогательная… Когда я на тебя смотрю, у меня сердце болит.
– Сердце? Наверное, надо врачу показаться, Филипп? – чуть подалась вперед Тая. – Сильно болит, да?
– Ох, Таечка, девочка моя, ну как же ты меня не слышишь?.. Или не хочешь слышать? Оно же любовью болит… Плавится от любви, словно кусок воска.
– А… Понятно. Я думала, по-настоящему болит.
– Почему у тебя столько разочарования в голосе? Пошловато выразился, да? Может, и пошловато, зато верно. Да, оно плавится от любви, словно кусок воска, и болит…
Сердце у Рогова и впрямь болело, и давно надо было показаться врачу – Тая оказалась права в своем первом добром порыве. Билось, толкалось, захлебывалось короткими приступами боли, разливалось ощутимо горячим дискомфортом между лопатками. Но как можно сейчас говорить о врачах – с Таечкой? Нет, пусть лучше любовью болит и плавится, словно кусок воска. Тем более одно другого не исключает. Надо просто посидеть молча, подышать, расслабиться. Посмотреть на огонь в камине.
– Ночью гроза пройдет, завтра будет хороший день, – проговорил Рогов тихо, будто сам себя успокаивая. – У меня завтра очень много дел, тебе придется весь день провести одной, Таечка.
– А можно мне в магазин съездить, Фил?
– Зачем? – поднял он вспыхнувшие недовольством глаза – слишком неожиданно Тая задала свой вопрос. Но тут же заговорил быстро, сдобрив улыбку ласковой тональностью: – Да, Таечка, конечно, конечно… Прости меня, милая. Веду себя так, будто ты моя пленница, правда? Ты вовсе не пленница, ты моя повелительница. Опять пошлость сказал, да?
Тая ничего не ответила, глянула на него странно. Молча протянула пустой бокал, он торопливо схватился за бутылку вина. Наливая, проговорил виновато:
– Да, милая, Клим тебя отвезет, куда скажешь… В любой магазин.
– Я не хочу с Климом. Я его боюсь.
– Что ты, детка! Перестань! – рассмеялся Рогов, откидываясь на спинку дивана. – Клим добрейший человек, он и мухи не обидит! Он только с виду такой.
– Нет, я не хочу с Климом. Я лучше вообще никуда не поеду, весь день дома проведу, у бассейна.
– И правильно, детка! Зачем тебе мотаться туда-сюда? Напиши список, что тебе нужно, Татьяна все купит. Или вместе потом съездим. Послезавтра. Хотя нет, послезавтра я тоже не могу. Понимаешь, у меня сейчас такой цейтнот, надо все тут завершить, обрубить концы… Ни минуты свободной нет! А лучше знаешь что? Лучше мы тебе в Испании все купим. Там я буду весь твой, хоть целыми днями можем по магазинам бродить. Там у нас начнется настоящая жизнь.
– Хорошо, Филипп. Я завтра никуда не поеду.
– Вот и умница… Иди сюда, сядь рядом со мной.
Тая поставила бокал на стол, послушно поднялась из кресла, чуть качнувшись на каблуках. Неловко шагнула вперед, ударилась коленкой о низкий столик, поморщилась, прикусила губу. Рогов протянул руки, взял ее ладони, окунул в них свое лицо. Тая стояла, как соляной столб. Лицо было слегка озадаченным, будто она никак не могла сообразить, что с этой головой делать. И ладоням было щекотно от поцелуев.
Вдруг он убрал ее ладони с лица, проговорил тихо, надрывно:
– Как сердце болит – умираю от счастья… Утоли мою боль, девочка… Утоли наконец.
Тая едва заметно повела плечом, будто сделала попытку шагнуть назад, но в следующий момент пересилила себя, спрятав появившееся в глазах страдание под окаменевшими веками. Высвободила из его рук свои ладони, подняла вверх, начала медленно стягивать с плеч бретельки платья.
Рогов остановил ее, схватив за локоть:
– Нет, Таечка, не сейчас, что ты! Не здесь и не сейчас.
– Филипп… Прости, я не понимаю, чего ты от меня хочешь.
– Чего я хочу, Таечка? Но ведь это так просто… Неужели ты меня совсем, совсем не любишь? Разве тебе никогда не приходило в голову меня пожалеть? Посмотри, как я жалок, как я унизительно выпрашиваю хоть каплю любви. Неужели так трудно меня понять? Нет, я даже не любви прошу, просто легкий шажок навстречу. Пусть лживый, пусть коварно стервозный… Неужели это так трудно, Таечка?
