У ворот стоял Клим, держа над головой большой черный зонт. Тая разжала руки, обреченно сползла с заднего сиденья, сняла шлем, смахнула со лба мокрую челку.
– Спасибо, Тарас… Я пойду… Я ж говорила тебе – остановись, дальше я сама… Теперь вот объясняться придется.
– Это тебя, что ли, встречают? Погоди! Мы ж не договорили… Как я тебя найду?
– Зачем? Не надо меня искать…
– Я все равно тебя найду!
– Тихо, молчи… Уезжай! Уезжай быстрее…
Тарас еще что-то проговорил ей вслед – она уже не услышала. Лишь махнула еще раз нетерпеливо – уезжай! И успокоилась немного, когда услышала за спиной звук заведенного двигателя. Все дальше звук, дальше… Уехал, слава богу.
– Ты где была? – едва сдерживая злую досаду, резко спросил Клим и тут же поперхнулся, переменив интонацию на ласково озабоченную: – Мы с Татьяной тебя потеряли, думали, случилось чего… Вернулись, а тебя в доме нет. И в лесу искали. Филиппу Сергеичу звонили, а у него телефон отключен.
– Да, он говорил, что будет занят сегодня! И нечего было названивать по пустякам! – резко проговорила Тая, быстро шагая по дорожке к дому. Клим неловко шел вслед за ней, пытаясь прикрыть зонтом.
– Так все же… Где ты была?
– Я гуляла! Что, я не могу выйти из дома и погулять?
– Где гуляла? С кем гуляла? С этим мотоциклистом, что ли?
– Нет. Я его не знаю. Он просто меня подвез. Я голосовала на дороге, и он подвез…
– А почему мне не позвонила? Я бы приехал…
– У меня телефона нет.
– Как это? Что, совсем нет?
– Совсем нет! Тетя Руфина была против того, чтобы у меня был телефон. И Филипп тоже… И вообще… Это не ваше дело! Почему вы меня допрашиваете?
– Да, конечно… Извини… Извините, то есть… – быстро проговорил Клим.
Татьяна выглянула из кухни, в ужасе замахала руками, запричитала громко:
– Ой-ой, промокли как… Простынете же! Раздевайтесь быстрее, я сейчас ванну горячую сделаю…
– Не надо, я сама.
– Тогда чаю…
– Не надо! Не надо ничего! Оставьте меня в покое, ради бога… – сказала Тая.
К вечеру она расхворалась, конечно же. Лежала под одеялом, плавала в горячем тумане. Переживала в который раз всю круговерть заполошного дня, и все ей казалось, что мчится куда-то на мотоцикле, и ветер свистит в ушах, и колышутся над головой кроны двух кладбищенских кленов.
Потом почувствовала на лбу тяжелую руку Рогова, услышала его голос:
– Температуры вроде нет… Дай ей успокоительного, валерьянки какой-нибудь. Она просто переволновалась.
– Да, да, конечно, – виновато затараторила Татьяна. – Я мяту с мелиссой заварю… Ночь поспит, завтра встанет как новенькая. Вы простите, ради бога, Филипп Сергеич, что так вышло. Я ж не думала… Она сказала, вы сами так велели…
– Ладно, хватит, – перебил Татьяну Рогов, еще раз потрогав ее лоб и направляясь к двери. – Клима мне позови, я в гостиной буду.
О чем Рогов говорил со своим преданным охранником, Тая уже не слышала. Но разговор вышел явно неприятный.
– Сам не знаю, как получилось… Развела меня, как лоха… – виновато бубнил Клим, глядя исподлобья на хозяина.
– Да уж, действительно… – усмехнулся Рогов. – И все-таки мне интересно, откуда этот подозрительный мотоциклист взялся, а?
– Так это же тот самый пацан, я узнал его…
– Какой пацан?
– Да я ж говорил вам давеча, помните? Сынок Севки Марычева!
– Да? Странно, очень странно. Может, она сама его нашла, как думаешь?
– Да не, откуда?.. Я думаю, он и впрямь случайно ее подвез.
– Не знаю, не знаю… Как-то не верю я в случайности. Не нравится мне все это, ой не нравится…
– Ну да. И мне тоже не нравится. Может, убрать его, а, Филипп Сергеич?
– В каком смысле – убрать? Ты что мне предлагаешь, не понял?
– Да нет… Я другое имею в виду… Можно его временно вырубить для профилактики, пусть недельку-другую в больнице поваляется. А что, с мотоциклистами все время что-нибудь да случается. И вообще… Рано вы девочку сюда привезли, Филипп Сергеич… Опасно, блин. Конечно, сейчас она не девочка, но вдруг чего?.. Болтанет где-нибудь… А вам сейчас никак нельзя ничего такого. Никуда бы ваша любовь не делась, подождали бы.
– Все, хватит! Говоришь много! – резко оборвал его Рогов, со стуком поставив бокал на столик. – Ты что, собрался меня учить, как любить и кого любить?
– Извините, Филипп Сергеич… Я ж тоже переживаю…
– А ты не переживай! Ты объясни лучше, почему не уследил, как она из дома ушла? Где была, с кем была, кого видела? Какой ты, на хрен, охранник после этого, а? Доверенное лицо? Уволю к чертовой матери…
Клим слушал понурив голову, моргал виновато. И в который уже раз Рогов поймал себя на мысли: как же Клим на собаку похож. На верного злого пса, который глотку перегрызет за хозяина и который молча и покорно примет от хозяина удар плетью. Странный, очень странный мужик – откуда в нем такая покорная услужливость? И откуда у этого бывшего насильника и бандита такая слабая преданная душонка?
Помолчав немного и дав Климу помучиться чувством вины, Рогов проговорил уже более спокойно:
– Что ж, Климушка… Надеюсь, ты больше не облажаешься. Я ж тебе доверяю, как самому себе. Ценить должен.
– Да я… Филипп Сергеич… Да я за вас…
– Ладно, ладно, понимаю. И все на этом, некогда нам с тобой беседовать, дела не ждут, в аэропорт меня сейчас повезешь, к ночи сюда вернешься.
– А куда летите?
– Да в Питер, будь он неладен. И отложить никак нельзя.
– Да все будет в порядке, уж я теперь!..
– Давай-давай, смотри в оба глаза. Только без больниц и аварий, я тебя умоляю, не надо ничего такого! Уж сам соображай, как и что… По обстановке…
* * *
– Сынок… Ты почему не отвечаешь? Я тебя зову, зову.
Тарас вздрогнул, повернулся к двери, уставился на мать в недоумении.
– Извини, мам, я не слышал.
– Спал, что ли? Я тебя разбудила?
– Нет, не спал.
– А чего лицо такое опрокинутое, будто спросонья?
– Я… Я просто задумался. Извини.
– Ты не заболел часом, а? Приехал насквозь промокший…
– Нет, не заболел. Все нормально, мам… Слушай, мне с тобой поговорить надо. Вернее, спросить…
– Вот за ужином и поговорим. Я ж тебя ужинать звала, а ты не откликался. Иди садись за стол, отец ждет.
– Иду…
Тарас тряхнул головой, сильно потер ладонями лицо. Не помогло. Состояние и впрямь было такое, будто только-только проснулся и невозможно отогнать от себя привидевшийся сон… Может, ему действительно все приснилось? И девчонка эта приснилась, маленькая, худая, белобрысая, с голубыми глазами-блюдцами, до краев наполненными таким неизбывно смиренным отчаянием, что хотелось схватить ее в охапку и спрятать за пазухой, отогреть-убаюкать… А когда отогреется, расспросить тихонько, что же такое страшное с ней произошло и какая нужна помощь. Ведь нужна же какая-то, не бывает в девчачьих глазах ни с того ни с сего столько неизбывно смиренного отчаяния, будто она через войну прошла и сломалась.
