– Господи!.. Зачем ему это?
– Он говорит, что я советский шпион.
– Что за чушь!
– Так он сказал Билли.
– Ты встречался с Билли? – В голосе Элспет послышалась тень враждебности.
– Она мне очень помогла, – сухо ответил Люк. В этот миг он особенно ясно вспомнил, что просил Элспет прилететь в Вашингтон и помочь ему, но она отказалась.
– Откуда ты звонишь? – сменила тему Элспет.
Люк поколебался, не зная, стоит ли отвечать. Его враги вполне могли поставить телефон Элспет на прослушку.
– Знаешь, не стоит об этом. Вдруг нас кто-то слушает.
– Да, понимаю. И что ты теперь намерен делать?
– Хочу выяснить, зачем Энтони заставил меня все забыть.
– Но как?
– Об этом тоже лучше не по телефону.
– Жаль, что ты ничего не можешь мне рассказать, – заметила Элспет, и голос выдал ее разочарование.
– На самом деле я хотел кое о чем тебя спросить.
– Я слушаю.
– Почему у нас нет детей?
– В прошлом году ты проходил обследование, никаких нарушений у тебя не обнаружили. Несколько недель назад я была у женского врача в Атланте, сдала анализы, сейчас ждем результатов.
– Ты не расскажешь мне, как вышло, что мы поженились?
– Я тебя соблазнила.
– Как?
– Старым проверенным способом. Притворилась, что в глаза попало мыло, чтобы дать тебе удобный случай меня поцеловать. Старый-старый трюк, даже удивительно, что ты так легко попался.
Люку стало неуютно: он не мог понять, шутит она или говорит всерьез.
– Пожалуйста, расскажи подробнее. Как мы общались, как я сделал тебе предложение?
– Что ж, – начала она, – мы с тобой не виделись несколько лет и снова встретились в 1954 году, в Вашингтоне. Я в то время была еще в ЦРУ. Ты работал в Лаборатории реактивных двигателей в Пасадене, а в Вашингтон прилетел на свадьбу Пег. За завтраком мы с тобой сидели рядом. – Голос ее смягчился, окрашенный ностальгией. – И говорили, говорили без умолку – словно и не было этих тринадцати лет, словно мы по-прежнему студенты и перед нами открыты все пути. Мне нужно было уйти пораньше: я руководила детским оркестром 16-й улицы, и у нас в тот день была репетиция. И ты ушел со мной…
1954
Юные музыканты были детьми бедняков, и большинство из них – чернокожими. Репетиция проходила в актовом зале церкви в трущобном квартале. Инструменты – все старые, где-то выпрошенные, одолженные или купленные за бесценок в лавках старьевщиков. Однако, несмотря ни на что, увертюра к опере Моцарта «Женитьба Фигаро» в исполнении этого странного оркестра звучала очень и очень неплохо.
Элспет оказалась великолепным преподавателем: слышала каждую фальшивую ноту, каждый сбой ритма, и с бесконечным терпением снова и снова поправляла своих учеников. Высокая, стройная, в золотистом платье, она встряхивала головой, и рыжие волосы ее волной струились по спине, а руки, изящные, но сильные, страстными жестами вторили музыке.
Репетиция продолжалась два часа, но Люк смотрел и слушал, забыв о времени. Он видел, что все мальчишки в оркестре без ума от Элспет, а все девочки берут с нее пример.
– Таланта и любви к музыке у этих детишек не меньше, чем у детей богатых родителей со стейнвеевским роялем в гостиной, – сказала она позже, в машине. – Но у меня из-за них полно неприятностей.
– Бог ты мой, почему?
– Не всем нравится, что я «нянчусь с ниггерами». Из-за этого застопорилась моя карьера в ЦРУ.
– Не понимаю.
– Всякого, кто видит в неграх людей, подозревают в симпатиях к коммунистам. Так что выше секретарши мне не подняться. Впрочем, невелика потеря. В любом случае, женщине в ЦРУ не взлететь выше оперативной сотрудницы.
Маленькая квартирка Элспет благодаря продуманной обстановке – только современная мебель, и лишь самая необходимая – казалась просторной. Люк смешал сухой мартини, а Элспет отправилась на крохотную кухню. Пока они готовили ужин, Люк рассказывал о своей работе.
– Как я за тебя рада! – с улыбкой сказала Элспет. – Ты всегда хотел исследовать космос. Помнишь, еще в Гарварде на наших свиданиях ты только об этом и говорил?
Он улыбнулся.
– А ведь в те дни большинство людей считало, что космические полеты возможны только в воображении писателей-фантастов!
– По-моему, мы и сейчас не уверены, что полетим в космос.
– Думаю, полетим, – серьезно ответил Люк. – Основные проблемы были решены немецкими учеными во время войны. Уже тогда немцы создавали ракеты, которыми можно было из Голландии обстреливать Лондон.
– Как же, помню! Мы их называли «самолеты-снаряды». – Элспет поежилась. – Одна такая едва меня не убила. Шел воздушный налет, но я спешила на работу: пережидать в укрытии времени не было – следовало проинструктировать агента, которого через несколько часов сбросят на парашюте в Бельгию. Бомба упала прямо позади меня. Когда падает бомба, сначала раздается страшный грохот: «Брррум!» – а потом слышишь, как рушатся стены, звенит разбитое стекло… и что-то вроде ветра, несущего пыль и осколки кирпичей. Я знала: если обернусь и увижу это, то не выдержу. Скорее всего просто рухну на землю, свернусь клубочком, закрою глаза и заткну уши, да так и останусь. Так что я не оборачивалась и шла дальше.
Люк невольно представил себе, как юная Элспет идет с гордо поднятой головой по темным лондонским улицам, а вокруг падают бомбы… Какое же счастье, что она выжила!
– Бесстрашная женщина! – пробормотал он.
Она пожала плечами.
– Вот уж бесстрашной я себя не чувствовала! На самом деле мне было чертовски жутко.
– О чем ты думала в этот момент?
– А ты не догадываешься?
Люк вспомнил: когда они встречались, Элспет в любую свободную минуту думала о математике.
– О простых числах? – предположил он.
Она рассмеялась.
– О числах Фибоначчи!
Математик Фибоначчи однажды вообразил себе пару кроликов, которые каждый месяц производят на свет двоих крольчат, а их потомство месяц спустя начинает размножаться в той же прогрессии, – и спросил, сколько кроличьих пар получим мы через год. Ответ был – 144; а рост численности кроликов на протяжении двенадцати месяцев стал одной из самых известных математических последовательностей: 1, 1, 2, 3, 5, 8, 13, 21, 34, 55, 89, 144… Каждое следующее число можно получить, сложив два предыдущих.
– По дороге от дома до офиса я дошла до сорокового числа Фибоначчи, – продолжала Элспет.
– Ты его помнишь?
– Конечно. Сто два миллиона триста тридцать четыре тысячи сто пять. Так что же, конструкция наших ракет происходит от немецких самолетов-снарядов?
