Потом захлопнул багажник и сам рухнул сверху. Его мутило, перед глазами все плыло; второй раз за день он получил серьезные удары по голове.
– Эй, приятель, с вами все в порядке? – спросил кто-то.
Энтони выпрямился, торопливо спрятал пистолет в карман пальто и обернулся. Рядом остановилось такси; по тротуару подходил его водитель – пожилой негр с озабоченным добрым лицом.
Что он видел? Энтони не знал, хватит ли у него духу убить и этого непрошеного свидетеля.
– Не знаю уж, что вы там грузили в багажник, – проговорил таксист, – но, я смотрю, тяжеленько вам пришлось!
– Ковер, – пытаясь отдышаться, произнес Энтони.
Таксист смотрел на него с простодушным любопытством жителя маленького городка.
– Ох, да вам кто-то фингал поставил? Или даже два?
– Небольшой инцидент, ничего страшного.
– Может, зайдете внутрь, выпьете чашечку кофе?
– Спасибо, я в порядке.
– Ну, не хотите – как хотите. – Таксист повернулся и пошел к терминалу.
Энтони сел за руль и поехал прочь.
01.30
Важнейшая задача радиопередатчиков – подавать следящим станциям на земле сигналы, позволяющие убедиться, что спутник находится на орбите.
Постепенно набирая скорость, поезд отходил от Чаттануги. В тесном двухместном купе Люк стянул пиджак и повесил его на крючок, затем присел на нижнюю полку и расшнуровал ботинки. Билли сидела на той же полке, скрестив ноги, и не сводила с него глаз. За окном мелькнули и пропали огни станции; дальше потянулась бескрайняя темная равнина. Поезд мчался сквозь южную ночь в город Джексонвиль, что в штате Флорида.
Люк начал развязывать галстук.
– Если это стриптиз, то какой-то вялый, – заметила Билли.
Люк грустно улыбнулся в ответ. Раздевался он медленно, потому что не понимал, что делать дальше. Им пришлось взять одно купе на двоих – других билетов не было. Ничего ему так не хотелось, как сжать Билли в объятиях. Все, что он узнал о себе и о своей жизни, ясно говорило: они с Билли предназначены друг для друга. И все же он колебался.
– Что? – спросила она. – О чем ты думаешь?
– Как-то все слишком быстро произошло.
– Быстро? А семнадцать лет не в счет?
– Я их не помню. Для меня прошла только пара дней.
– Пара дней, которая стоит целой жизни.
– И я по-прежнему женат на Элспет.
Билли невесело кивнула.
– Она много лет тебя обманывала.
– И поэтому я должен прыгнуть из ее постели в твою?
– Ты ничего мне не должен! – с обидой ответила Билли.
– Мне просто не нравится, что я как будто подыскиваю предлог, – попытался объяснить Люк. Билли молчала; и он добавил: – Ты со мной не согласна?
– Разумеется, нет! – отрезала она. – Я хочу заняться с тобой любовью. Помню, как это было, и умираю от желания повторить. – Билли замолчала, глядя в окно. Поезд проезжал через какой-то городишко: десять секунд залитых огнями улиц – и снова бесконечная тьма. – Я ведь тебя знаю, – продолжала она. – Никогда, даже в юности, ты не жил одним днем. Тебе нужно время, чтобы все обдумать и убедиться, что ты поступаешь правильно.
– Разве это плохо?
– Нет, – улыбнулась она. – Я рада, что ты такой. Надежный, как скала. Будь ты другим, наверное, я бы не… – Ее голос дрогнул и прервался.
– «Не» что?
Билли ответила ему прямым взглядом.
– Не полюбила бы тебя так сильно. И не любила бы до сих пор. – Собственное признание ее смутило, и она поспешила сгладить впечатление более приземленной репликой: – А кроме того, ты давно не принимал душ!
Да, вот уже тридцать шесть часов Люк не мылся, не переодевался и даже не снимал одежды – той, которую украл в Вашингтоне.
– Всякий раз, когда я пытаюсь переодеться, надо куда-то бежать, – пожаловался он. – Но в чемодане у меня есть смена одежды.
– Ладно, неважно. Забирайся-ка наверх, а я хотя бы туфли скину.
Люк послушно поднялся по лесенке и лег на верхней полке, подперев голову рукой.
– Потерять память – все равно что начать новую жизнь. Как будто заново родился. Можешь пересмотреть все свои решения.
Билли сняла туфли и встала.
– Я бы так не смогла, – заметила она.
Одним быстрым движением она скинула черные лыжные брюки, оставшись в свитере и белых трусиках. Поймав его взгляд, обезоруживающе улыбнулась.
– Все в порядке, смотри на здоровье!
Заведя руки за спину и сунув под свитер, она расстегнула на себе лифчик; затем выпростала левую руку из рукава, стянула бретельку лифчика с правой руки, вернула руку в рукав, затем проделала тот же фокус с правой бретелькой – все это с мастерством иллюзиониста.
– Браво! – сказал Люк.
Билли бросила на него задумчивый взгляд.
– Так что же, будем спать?
– Да, давай спать.
– Ладно.
Поднявшись на край нижней полки, она дотянулась до Люка и подставила ему лицо для поцелуя. Чуть помедлив, он прикоснулся губами к ее губам. Билли прикрыла глаза. Он ощутил, как быстрый язычок ее облизнул его губы; затем она отстранилась, и ее лицо исчезло внизу.
Люк повернулся на спину и закинул руки за голову. Он думал о том, что всего в нескольких дюймах под ним лежит Билли, прекрасная и желанная, с округлой маленькой грудью под пушистым ангорским свитером, со стройными обнаженными ногами… Но усталость взяла верх, и через несколько секунд он крепко спал.
Люку приснился эротический сон. Это был шекспировский «Сон в летнюю ночь»: он был ткачом Основой с ослиной головой, и феи – прекрасные девы со стройными ногами и округлой маленькой грудью – целовали его в мохнатую морду, а Титания, царица фей, расстегивала на нем брюки, пока колеса поезда выводили свою нескончаемую песню…
Просыпался он медленно и неохотно, не желая расставаться со страной фей и возвращаться в мир ракет и железных дорог. Однако, проснувшись, обнаружил, что его рубашка расстегнута, как и брюки, а рядом лежит прекрасная фея и нежно его целует.
– Проснулся? – шепнула она ему в самое ухо – человеческое ухо, не ослиное. – А то, знаешь, не хочется тратить свой пыл на мужчину, который спит и ничего не чувствует!
Люк коснулся ее, провел рукой по ее плечу, стройному стану, бедру. Билли все еще была в свитере, но трусики исчезли.
– Я чувствую все, – проговорил он хриплым от желания голосом.
Билли привстала на четвереньки и нависла над Люком, втиснувшись в узкое пространство между ним и потолком купе. Неотрывно глядя ему в глаза, опустилась на него. Испустив судорожный вздох наслаждения, Люк скользнул в ее влажную глубину – а колеса все пели им свою безыскусную песню.
