– Люк!
Элспет бросилась к нему. В ее улыбке сияла искренняя радость, однако в глазах плескался страх. Она крепко его обняла и прильнула к его губам. Люк сообразил, что удивляться тут нечему: в конце концов, что же и делать жене, как не обнимать мужа?
Но он оборвал поцелуй и отстранился от нее. Элспет недоуменно застыла.
– Что такое?
Вдруг она втянула в себя воздух, и ее лицо исказилось гневом.
– Сукин ты сын! От тебя разит сексом!.. Ты переспал с Билли Джозефсон, ублюдок! – Какой-то мимо проходящий ученый удивленно обернулся, явно не ожидая услышать от красивой женщины такую брань, но Элспет его даже не заметила. – Ты трахнул ее на том самом гребаном поезде!
Люк не знал, что ответить. Ее предательство было намного хуже – и все же он стыдился того, что совершил.
В следующую секунду ее настроение снова изменилось.
– Ладно, – проговорила она уже спокойнее. – В любом случае, у меня сейчас нет на это времени.
– Что же для тебя важнее, чем наш разговор? – спросил Люк, ощутив внезапное подозрение.
– Моя работа!
– Об этом не беспокойся.
– Что ты такое несешь, черт возьми? Мне пора идти. Поговорим позже.
– Вряд ли.
Его тон заставил Элспет насторожиться.
– Что это значит? О чем ты?
– Когда я был у нас дома, то вскрыл адресованное тебе письмо. – Он достал из кармана пиджака письмо и протянул ей. – От врача из Атланты.
Элспет побелела, однако достала письмо из конверта и начала читать.
– Боже мой! – прошептала она.
– За полтора месяца до нашей свадьбы ты сделала себе стерилизацию, – проговорил Люк. Даже сейчас ему с трудом в это верилось.
Слезы выступили у нее на глазах.
– Я не хотела! – прошептала Элспет. – Меня… У меня не было другого выхода!
Люку вспомнилось то, что писал врач о состоянии Элспет – потеря веса, бессонница, депрессия, внезапный плач без видимых причин, – и прилив сострадания смыл его гнев.
– Как жаль, что ты была со мной несчастна, – тихо, почти шепотом произнес он.
– Не жалей меня, не надо! Я этого не вынесу.
– Пойдем к тебе.
Он взял ее за руку и повел к ней в кабинет. Элспет машинально села за стол, порылась в сумочке в поисках носового платка. Люк выдвинул из-за стола кресло Фредриксона и сел рядом.
Элспет высморкалась.
– Тысячу раз я готова была отказаться от этой операции! – призналась она сквозь слезы. – Легче бы мне было умереть!
Сердце Люка сжималось от жалости, и ему приходилось держать себя в руках, чтобы сохранять ясный ум и отстраненность.
– Видимо, тебя заставили, – заметил он и замолчал, ожидая ответа.
Элспет смотрела на него широко раскрытыми глазами.
– КГБ. Они приказали тебе выйти за меня замуж, чтобы шпионить за нашей космической программой, и заставили пройти стерилизацию, чтобы дети не стали обузой в твоей шпионской деятельности.
Глаза Элспет потемнели от боли, и Люк понял, что не ошибся.
– Только не лги, – быстро сказал он. – Я все равно тебе не поверю.
– Это правда, – ответила она.
Вот и все. Она призналась. Люк бессильно откинулся в кресле; он чувствовал себя измочаленным, словно прошел сквозь строй.
– До последнего дня я не могла решиться, – продолжала Элспет, и по щекам ее катились слезы. – Просыпалась утром и говорила себе: сегодня я это сделаю. А в обед звонила тебе, и ты говорил что-нибудь о доме с большим двором, где будут бегать дети… И я решала: нет, ни за что, я откажусь! А потом ночью, одна в постели, думала о том, как нужна нам информация, которую я смогу получить, если выйду за тебя…
– Неужели никак нельзя было без этого обойтись?
– Нельзя. Я и так едва все выдерживала. Любить тебя и в то же время за тобой шпионить было невыносимо. А если бы у нас родились дети… Нет, я бы не вынесла!
– Почему же ты в конце концов решилась?
Она шмыгнула носом и вытерла глаза.
– Ты не поверишь – из-за переворота в Гватемале. – С ее губ слетел короткий безрадостный смешок. – Гватемальские бедняки хотели всего-навсего школ для своих детей и профсоюзов для себя, чтобы защищать свои права и нормально зарабатывать на жизнь. Но кто-то в Вашингтоне решил, что из-за этого цена на бананы на международном рынке упадет на несколько центов, а нам это невыгодно. И что же мы сделали? Устроили переворот и поставили у власти фашиста-марионетку. Я в то время работала в ЦРУ, так что знала правду. Ты не представляешь, как меня это разозлило: чертовы толстосумы ради своей выгоды ввергли в нищету и произвол целую страну – и им ничего, ничего за это не будет! Никто даже не узнает правды – все будут считать, что революцию в Гватемале устроили местные антикоммунисты! Быть может, глупо принимать политику так близко к сердцу, но… ты не представляешь, как я разозлилась!
– Так разозлилась, что искалечила себя.
– И предала тебя, и разрушила наш брак. – Она подняла голову, и ее глаза сверкнули. – Но чего стоит мир, в котором Дядя Сэм может растоптать своим сапогом целый народ и уйти безнаказанным? Я жалею лишь о том, что лишила тебя детей. Это было подло. Всем остальным я горжусь.
– Да… пожалуй, я могу тебя понять.
– Что ж, и на этом спасибо, – вздохнула Элспет. – Что теперь? Позвонишь в ФБР?
– А стоит?
– Если позвонишь – я кончу на электрическом стуле, как Розенберги
[19].
Лицо Люка исказилось от боли.
– О господи!
– Но есть и другой выход.
– Какой?
– Отпусти меня. Я сяду на первый же самолет в Европу. Улечу в Париж, Мадрид, Франкфурт – куда угодно. Оттуда доберусь до Москвы.
– Ты действительно хочешь провести остаток своих дней в России?
– Почему бы и нет? – криво усмехнулась Элспет. – Знаешь, я ведь полковник КГБ. В США мне никогда не стать полковником.
– Тогда уезжай сейчас же, – сказал он.
– Хорошо.
– Я провожу тебя до ворот, и ты отдашь мне свой пропуск, чтобы у тебя не было возможности вернуться.
– Хорошо.
Люк всмотрелся в ее лицо, словно хотел навеки сохранить его в памяти.
– Что ж… на том и попрощаемся.
Элспет встала и взяла сумочку.
– Можно мне зайти в уборную?
