– А что? – набычился царь.
– Почему же вы так плохо и бедно живете?
– А потому, что всякие там Европы с Азиями зубами алчно клацают и норовят кусок от русской карты оттяпать! У нас, почитай, ни одного года в покое не проходило, все воюем на четыре стороны, не то что государства Европы. И знаешь, регент, что я тебе скажу? Проехал я по всей Франции, а богатства среди простого люда тоже не видывал. У вас тоже живут плохо и бедно! – заключил царь тоном, не требующим возражений. Потом лукаво взглянул на Абрама, снова к регенту обратился: – А не выпить ли нам где-нибудь в месте уединенном? Вот и посмотрим, кто кого обгонит.
– Прошу в кабинет, – радостно согласился регент, видимо, ему надоело спорить с грубым и упрямым русским царем.
– Абрашка, за мной! – приказал Петр. – Куракин тоже. Меншикова позовите.
Такого обилия вычурной мебели и различных предметов роскоши непонятно для каких целей Абрам сроду не видел. Мда, дворец Петра по сравнению с резиденцией французских королей – нищая изба.
– Принеси-ка водки, друг Меншиков, – приказал Петр, нанеся тому еще одну обиду.
И пришлось Меншикову взять на себя обязанности чашника, а по-новому, так лакея: подносить, наливать, сзади стоять. Абрама же царь усадил рядом. Подняли чарки.
– Ну, давай, Филипка, по-нашему, по-русски, то есть до дна! – фамильярно предложил царь.
Регент хлебнул и глазенки на лоб выкатил, но Петр своим примером показал, как и сколько пьют настоящие мужчины. Герцог выпил до дна, лицо его моментально покраснело, длинный нос в особенности, а глаза лихорадочно заблестели. И вдруг в кабинет ворвался… кавалер! Понять его было невозможно из-за выбитой челюсти, он зло указывал на арапа, потрясал руками… Абрам виновато и глупо улыбался.
– Ты что, паскудник, успел натворить? – сквозь зубы процедил Петр. – Иди, мерзавец, улаживай дело.
Абрам вместе с извинениями отдал кольцо с изумрудным камешком, и расстались они с кавалером вполне дружелюбно. «Значит, баб своих они продают, – сделал вывод Абрам, возвращаясь в кабинет, – а от шпаг с удовольствием отрекаются».
А регента развезло… немыслимо! Беднягу водило из стороны в сторону, но он упорно пытался допить чарку под смешки Петра:
– А ты закусывай, Филя, закусывай, а то с непривычки дуба дашь.
– Скаж-жите, с-сир… – едва ворочал губами герцог Орлеанский, – про вас ходят с-с-лухи, будто вы пользуетесь ус-слугами, пардон, прачек. Вы, правда, с ними спите?
– Истинная правда, – ухмыльнулся Петр, ибо и во Франции он не гнушался низшим женским сословием. – А что?
– Вы доверяете свою царственную особу прачке?! – поразился регент.
– Ты же портки свои им доверяешь? Вот и я доверяю.
– С грязной прачкой?
– Отчего с грязной? – искренне удивился Петр. – Она день целый в воде полощется.
– Н-нет… У меня две фаворитки… из-зумительные женщины. Обе из высшего с-света. Такие рос-скошные, я скажу…
– Ты, Филя, на своих баб тратишь тысячи франков, которые можно и должно употребить на дело, а мои бабы мне обходятся даром и довольны. Да к тому же твои любовницы поносят тебя на чем свет и на всех углах, ты просто не знаешь.
– Мерзавки! – рассердился герцог и был очень смешон. – Слушайте, с-сир… может, и мне с прачкой… попробовать? С-сейчас же подать мне прачку! Ой… все кружится… Мне дурно… дурно…
Выпивка и закуска, не найдя достойного места в желудке, полезла из регента наружу. Беднягу уволокли слуги с предельной осторожностью, а Петр воскликнул:
– Обрегентился регент! Поехали к себе в отель «Ледигиер», Абрашка.
– А бал? – расстроился Абрам, рассчитывающий на адюльтер.
– Ну его к черту, бал…
* * *
– А где Игорь Николаевич и Никитушка? – спросила соседка-«крыса», отдавая ключи.
– Погибли, – устало бросила Даша.
Соседка ахнула, потом в ее зрачках промелькнуло недоверие, она открыла было рот, чтобы что-то сказать, но Артур приложил палец к губам и кивнул головой: мол, это правда. Соседка перекрестилась, собралась пустить слезу, на что Артур опять сделал ей знак – не надо. Даша не видела молчаливых переговоров, а открыла двери квартиры и вошла в свой опустевший, ставший ненужным дом. Присев на край подлокотника кресла, она рассматривала стены, где висели фотографии – она и Никита, Игоря нет на снимках. Этого просто не может быть… Или никогда ничего не было? Как вообще жить после такого? Нет ни слез, ни сил, ни желаний…
Артур, некоторое время наблюдавший за ней, решительно задвигался по комнатам. Нашел баул, из шкафов туда посыпались вещи Даши: платья, белье, костюмы, в общем, с полок сметалось в баул все подряд. С туалетного столика он сгреб различные пузырьки и склянки, из ящиков высыпал содержимое. Вторую сумку заполнил еще и обувью.
– Поехали, – сказал он, держа сумки в руках.
– Куда? Я уже приехала, – отрешенно ответила она.
– Тебе нельзя здесь оставаться одной. Поедешь ко мне.
– Не могу, – очнулась Даша. – У тебя своя жизнь, я не вправе…
– Только без словесных экзерсисов, – покривился Артур. – Вставай.
– Нет. Мне надо привыкать…
– Ты будешь делать то, что я скажу. Не пойдешь добровольно – применю силу. Выбирай, но будет по-моему, только так.
Даша оценила упрямство в лице друга, кстати, слов на ветер он не бросает, потому она нехотя встала, немножко задержалась взглядом на фотографиях сына и последовала за Артуром. Все равно… Теперь все, все равно.
Дома он отправил ее в душ, освободил полки в шкафу – туда сложит сама то, что посчитает нужным, поставил на плиту чайник, принялся готовить ужин, ведь голоден чрезвычайно. Артур бытовые проблемы решал быстро. Поскольку тратить время на приготовление еды не любил, он завалил кухню электроприборами, которые прекрасно экономят время. В микроволновку закинул два куска мяса, раскрыл купленный уже в городе нарезанный «ленивый» хлеб…
– У тебя есть бинт, зеленка и пластырь? – спросила Даша, выйдя из душа в халате и намотанном на голову полотенце.
– Конечно. А зачем тебе?
– Повязку на боку сменить. Я говорила: стеклом порезалась.
– А, да-да, помню. Разреши, я посмотрю?
– Нет, я сама. Пустяки.
– Даша, Даша… я все-таки врач, – улыбнулся Артур.
– Ну и что? Для меня ты не врач.
– Интересно. А кто тогда?
– Мужчина. – Она смутилась, раздраженно добавила: – Друг. Непонятно?
Упрямый наклон головы вперед и несколько набок, широко раскрытые глаза также сверкали упрямством. Все это хорошо знакомо ему. И еще за этим упрямством он видел обыкновенное стеснение, Дашка его стесняется, выражаясь простецким языком.
