Из того же кабинета вырулила девушка в очках, похожая одновременно на кнопку и на булку. Когда она поравнялась, Павел на развороте налетел на нее, предусмотрительно схватил за плечи, так как она чуть было не упала. Из рук очкастой выпала папка, бумаги веером разметались по полу.
– Извините, – сказал Павел, помогая ей собрать бумаги, – я не хотел.
– Ничего, – отозвалась она, складывая листы и собираясь следовать далее.
– Скажите, – задержал он за локоть девушку, – где точно кабинет Георгия Денисовича?
– Вот, прямо.
– А он не слишком суровый человек? – Павел снял очки, ведь у него красивые глаза, это не раз он слышал.
– Обыкновенный.
– Для меня врачи и больницы – жуткое дело. Вот, вынужден обратиться и трепещу.
– Вы боитесь?
– Ужасно! – признался Павел, улыбаясь как можно искренней. – Увидел группу врачей, и поджилки затряслись. У вас даже врачи-иностранцы есть?
– Иностранцы? Вроде нет таких пока.
– Как! Из кабинета шел тут один, такой темный, на негра похож.
– Ах, это Артур Иванович, он работает здесь, никакой не иностранец и родился в нашем городе. Да и не негр, а мулат.
– Кто бы мог подумать! И что он делает в вашем храме?
– Один из лучших хирургов.
Час от часу не легче! Павел проникновенно смотрел в глаза девушке. Она мялась, не решаясь уйти, видимо, ей льстило внимание красивого молодого человека. Еще ничего о ней не зная, Гарпун понял одно: пригодится. Тому подтверждение – некое ожидание в глубине зрачков очкастой, какое встречается у одиноких женщин, встретивших мужчину своей мечты. Жаль, некрасива… а вообще-то не принципиально.
– А что у вас? – не выдержала паузы девушка.
– Нога плохо срослась, говорят, придется ломать.
– Это не так страшно, сейчас отлично обезболивают.
– Если обезболивать будете вы, я согласен. (Зарделась.) Когда у вас заканчивается смена? (Продолжает краснеть.)
– Как вам сказать… вообще-то я уже закончила… Но осталась масса дел… Ой, извините, я спешу…
– Постойте, – задержал ее Павел снова за локоть. – Так когда вы освободитесь?
– Ну… не знаю… часа через два… кажется…
Она легко побежала дальше, а Павел часика полтора решил посидеть в ресторане недалеко от больницы.
Когда Артур вернулся с дежурства, застал Дашу с градусником. Тридцать восемь и пять! Простудилась, осипла. Он расстроился:
– Дашка, прости, я не знал, что ты такая хлипкая. Больше не буду купать тебя в ручье, клянусь.
– Глупости. Сама туда полезу, когда надумаю заболеть. Теперь минимум неделю не появлюсь в редакции! Какое счастье!
Уже в среду Даша была вполне здорова, но с хрипотцой в голосе, что являлось поводом продлить больничный и не тащиться в редакцию, где тебе моют кости с утра до вечера, а ты делаешь хорошую мину при плохой игре.
И прекрасно, следует многое переосмыслить. Во всяком случае, как-то ликвидировать двусмысленное положение: для всех она женщина Артура, чего и в помине нет, выполняет роль жены на абсолютно дружеской основе. Он содержит ее, заботится, ничего не требуя взамен. Мрак. И продолжаться так долго не может.
Проводив Артура в больницу, Даша устроилась в кресле перед компьютером. Вчера он тыкал двумя пальцами по клавишам, она, понаблюдав за мучениями, предложила:
– Давай так: ты будешь диктовать, а я набирать текст, поверь, дело быстрей пойдет.
За два часа набрала столько, что ему за неделю не управиться, если бы еще понимала напечатанное. Неужели есть люди, способные разобраться в этих дебрях? Даша вчитывалась в рукописный текст, затем ее пальцы быстро стучали по «клаве».
Поразительно, но едва она начинает приходить в себя, как случается очередное событие, выбивающее почву из-под ног. На сей раз позвонила соседка, прозванная Артуром «крысой», которой он дал телефон с условием звонить в крайнем случае:
– Даша, твоя квартира открыта.
– Как открыта?!
– Взломали замок. Я пошла за молоком и вижу: дверь прикрыта не плотно. Вот, звоню тебе.
– Вы заходили туда?
– Нет. Даша, я старая женщина, больная, со склерозом и неврозом… Я боюсь. Даша, тебя, наверное, ограбили.
– Спасибо, я сейчас приеду.
Глупая старуха сделала вывод, не заходя в дом. Если и взломали, то ночью, грабителей давно след простыл. Даша быстро оделась… Стоит сообщить Артуру, иначе он рассердится, а ссориться с ним нет желания.
– Он на операции, – был дан ответ.
Как же быть? А Иван? Слава богу, Иван на месте. Выслушав ее, он спросил адрес, потом сказал:
– Я приеду и вызову милицию.
– Зачем милицию? Может, соседке померещилось… Неудобно будет перед людьми…
– Это мое дело. Все, выезжаю.
– Я тоже еду.
Она положила трубку, на улице поймала такси.
Поднявшись на третий этаж, Даша остановилась в нерешительности. Дверь действительно была неплотно прижата, то есть, по всему видно, открыта. Как-то гадко и неуютно стало на душе, словно предстояло зайти без спроса в чужую квартиру, а не в свою. Потоптавшись, Даша робко толкнула дверь, та легко открылась. Переступив порог, она поразилась величине погрома. Дальше – больше. Три комнаты представляли собой страшный хаос, полную разруху. Кругом все валялось, шкафы и ящики вывернуты наизнанку, разрезаны подушки, диваны, кресла, даже картины висели косо.
Что здесь искали? Что?! Или сделали это в отместку, потому что не убили ее в свое время, тем самым напомнили: и тебя мы так же.
– Господи, – простонала Даша, – когда это кончится?
Присев на край ободранного дивана, она расплакалась. Невыносимо. Такое не может происходить с одним человеком. Это слишком. В прихожей послышался шорох…
– Ваня, ты? – крикнула Даша, поднялась, готовая с ревом кинуться к нему.
Ответа не последовало. Значит, показалось. Тут ее привлекла необычностью фотография на стене… Даша шагнула, чтобы рассмотреть поближе, споткнулась, упала, порвала чулок.
– Черт! Черт! Черт! – выругалась она, плача.
Ухо уловило… Да, в прихожей присутствует кто-то живой.
Иван? Он давно бы откликнулся…
Тогда это чужой. Чужой?
Кожей, позвоночником и выпрыгивающим сердцем ощущала: кто-то очень осторожно подступает к закрытой двери, ведущей в прихожую.
– Господи, зачем я захлопнула ее? – прошептала Даша, не отрывая глаз от двери, от стекла, к сожалению, абсолютно непрозрачного…
Откуда-то извне приходило осознание, что смертельная опасность нависала над ней, окружая безвыходностью, глаза приковались к круглой ручке. Может, осознание шло от почти неслышных шагов в коридоре? Или от матового стекла? Или от общей атмосферы разгрома? Матовое стекло потемнело, все ясно, неизвестный достиг цели. А если закричать? Закричать что есть мочи… Но голос полностью исчез, из горла вырвалось шипение. Дверная ручка медленно поворачивалась… Все. Все?
